Съемки из портфеля и шляпы: Как стать фоторепортером, если на дворе 30-е

В сущности, Эрих Заломон был одним из первых фотожурналистов в современном понимании этого слова. Фотографы снимали для газет задолго до него — но они дожидались, пока участники мероприятия начнут позировать, и только тогда фотографировали их: в чинных позах, с серьезными лицами. Заломон же всегда держался в тени, снимал тайком, не использовал вспышку, старался поймать на лицах своих героев живые эмоции, захватить движение и рассказать историю в кадре. В общем, делал то, что сейчас считается стандартом фоторепортажа.

Все его фотографии нарочито непостановочны. Герои, как правило, не знали, что их снимают, поэтому их мимика и жесты выдают всю гамму эмоций: злость, восторг, раздражение, обиду. Могли не знать о его присутствии и организаторы мероприятий — Заломон первым из фотографов взял за правило снимать политические конференции и судебные заседания не только без разрешения, но и вопреки прямым запретам.

…В журналистику он попал случайно и довольно поздно. Выходца из богатой еврейской семьи, сына преуспевающего банкира с блестящим юридическим образованием и знанием нескольких языков, казалось, ожидала совсем другая карьера. Но в середине 20-х его семья почти разорилась, и сорокалетнему Эриху пришлось хвататься за любой заработок. Так он оказался в отделе рекламы берлинского издательства Ullstein.

Редакционную камеру он взял в руки только два года спустя, да и то по долгу службы: понадобилось собрать доказательства нарушений крестьянами договоров о размещении на их участках рекламы. Однако процесс так увлек Заломона, что вскоре он начинает брать фотоаппарат на воскресные прогулки и понемногу снимать для газет своего издательства. А после того как в 1928-м его первый в жизни репортаж из зала суда стал сенсацией, Эрих окончательно переквалифицировался в фотографа.

Карьера развивалась стремительно. Уже в следующем году он делает фоторепортажи о первой Гаагской конференции, присутствует на заседании Лиги Наций в Женеве, посещает встречи на высшем уровне и снимает важнейшие судебные заседания в европейских столицах. В 1930-м Заломон по редакционному заданию едет в Калифорнию, где снимает магната Уильяма Херста в его поместье и делает знаменитые фотографии Марлен Дитрих. Пожалуй, кадры с Дитрих лучше всего иллюстрируют отличие Заломона от остальных фотографов того времени: вместо стандартных портретов холодной и недосягаемой кинодивы в мехах и гриме мы видим абсолютно живую женщину, которая без макияжа и укладки лежит в спальне и тепло улыбается в телефонную трубку. Так Марлен еще никто не фотографировал. Херст настолько проникся стилистикой снимков Заломона, что закупил 50 точно таких же, как у него, миниатюрных камер Ermanox для всего своего штата фотографов. Но желаемого эффекта не добился: ведь пятидесяти Эрихов Заломонов у него не было.

Чтобы оставаться незамеченным и снимать свои непостановочные репортажи, Заломон придумал много остроумных способов. На первом своем судебном процессе он беспрепятственно делал крупные планы обвиняемого, его матери, адвокатов и свидетелей, просто спрятав камеру в шляпу с заранее прорезанной щелью для объектива. Когда в последний день его все-таки заметили и потребовали отдать негативы, Заломон с невозмутимым видом вручил судебному приставу чистые пластинки (потом этот прием пригодится ему не раз).

К следующему суду он подготовился еще тщательнее: камера лежала в портфеле, а сложная система рычагов позволяла нажимать на спуск, даже не открывая портфель. Казино Монте-Карло он снимает при помощи выпотрошенной книжки, фото американского президента Герберта Гувера делает из-за стоящей на столе вазы с цветами, а заседание Высшей судебной палаты США (святая святых, куда вообще не допускали фотографов) документирует при помощи перевязи на руке. Во всех этих случаях Заломону приходится работать без видоискателя — но по готовым фотографиям об этом ни за что не догадаешься. Иногда вместо маскировки он пускал в ход обезоруживающую наглость. Так, в Париже на церемонии подписания пакта Келлога — Бриана фотограф спокойно уселся на место отсутствующего польского дипломата.

Случались, конечно, и провалы. Самый фееричный — когда для съемки у шотландского дворянина Заломон раздобыл традиционный костюм и волынку (в ней, кстати, и была спрятана камера), но не разобрался в геральдике и оделся в цвета конкурирующего клана. В другой раз, в Гааге, он переоделся в маляра и принес с собой 18-метровую лестницу, чтобы снять делегатов конференции на балконе четвертого этажа, но с непривычки поднял такой шум, что гости сбежали с балкона.

Со временем уловки требуются Заломону все реже: прекрасно воспитанный, образованный, обаятельный, он легко заводит друзей в политических кругах, и те помогают ему попадать на мероприятия. Да и сами политики уже не возражают против его присутствия. Напротив, премьер-министр Пруссии Отто Браун как-то пошутил, что теперь конференция может состояться без министра, но не без Заломона. А министр иностранных дел Франции Аристид Бриан перед началом одного мероприятия с шутливым драматизмом спросил: «Где же Заломон? Мы не можем начать без него! Ведь иначе никто не поверит, что наша конференция действительно важна!»

Заканчивается эта история предсказуемо трагически — в Освенциме в 1944-м. Правда, еще в начале 30-х Заломон перебрался в Голландию, на родину жены, но в 1940 году нацисты пришли и туда. У фотографа был шанс спастись, когда журнал Life в конце 30-х предложил ему работу в США. Но сначала Заломон отказался от приглашения, а потом стало поздно: границы захлопнулись.

Карьеру Эриха продолжил старший сын Отто, который еще в 1935 году переехал в Великобританию, а позже сменил имя, став Питером Хантером. Он даже получил премию имени своего отца, учрежденную для фотожурналистов в Германии в 1971 году.