Право на тело: Мужская нагота в проекте Дины Данилович

— В разговорах об обнаженном теле априори подразумевается, что фотограф — мужчина, а модель — женщина. Мужское тело всегда остается табу, и любые дебаты вокруг изображения его наготы рискуют стать весьма острыми. И если о репрезентации и объективации женского тела дискуссии не прекращаются, то тема мужского тела остается в тени. Почему?
 
Во-первых, мужчин-фотографов больше, чем женщин. Во-вторых, если посмотреть на мировую историю фотографии, ситуация с обнаженными мужчинами, которых снимают другие мужчины, часто имеет гомоэротический характер (о чем в нашем обществе говорят неохотно). И объективация, кстати, там тоже прослеживается. Вспомните антологию Taschen: сколько там работ, где мужское тело рассматривается почти как мясо — без головы, зато с рельефным торсом в красивой подсветке! Женщин-фотографов в этой антологии две или три, и, как ни странно, подход у них такой же.
 
Насилие — еще одна тема, которая постоянно всплывает в дискуссиях об отношениях между фотографом и обнаженной моделью. Какой у модели выбор? От фотографа модель получает четкие инструкции: какую позу принять, куда направить взгляд. Мне же хотелось предложить героям что-то выходящее за рамки подобных «традиций» — так появился проект «До».

Своим героям-мужчинам я дала максимальную свободу: они сами выбрали место съемки, способ, темп раздевания и, самое главное, — момент, когда остановиться. Я как фотограф не вмешивалась — просто нажимала на кнопку камеры во время старта съемки и делала финальный кадр, где мужчина позирует полностью или частично обнаженным: прямой план без монтажа.

Такие правила игры были очень необычными не только для героев, но и для меня: я работаю в основном в арт- и фешен-фотографии и всегда все придумываю сама. В проекте «До» все было по-другому, здесь от меня зависело очень мало. Были мужчины, изначально не планировавшие обнажаться, но, начав раздеваться, они вдруг решали идти до конца. Другие, наоборот, намеревались раздеться полностью, а потом меняли решение.

Я не думала, что так много мужчин будут готовы обнажиться. Ведь в обществе полно стереотипов, согласно которым женское обнаженное тело красиво полностью, а мужское — не во всех местах. Кроме того, мужская обнаженность несет более агрессивный характер, в ней нет гармонии и классической «красоты», с которой связывают женскую наготу. Именно поэтому, увидев готовность и спокойствие, с которыми герои снимали с себя одежду, я даже ощутила за них некую гордость. Они все были в ладу со своим телом независимо от того, соответствует оно выдуманным стандартам или нет. К наготе и внешним недостаткам мужчины относились с приятием, а сам процесс раздевания часто напоминал бытовой ритуал — без намека на агрессию или сексуальность.

Еще интересно, что никто из них не просил показать получившееся видео или фотографии — кроме одного героя, который потом ушел из проекта. Говорили: «Придем на выставку — посмотрим!» Никого особенно не волновало, как он выглядит, и это классно. Сейчас, в эру селфи, мало кто себя любит и готов демонстрировать миру без фильтров и ретуши: вокруг — стянутые скулы, надутые губы… Все мы хотим выглядеть лучше, чем мы есть, хотя странно, что кто-то решает за нас, как «лучше».

Интересно также было замечать разные незначительные детали. Например, все мужчины по-разному складывали одежду: кто-то методично — в стопочку, кто-то просто бросал на пол. Один герой долго не мог справиться с узкими джинсами, у другого запутались шнурки на кроссовках. Мы очень мало наблюдаем за другими людьми — за присущими им жестами, за их личной пластикой. А ведь все это способно очень много рассказать окружающим о том, кто мы.

Героями проекта стали мои друзья: фотографы, поэты, драматурги и редакторы модных журналов. Совсем незнакомых людей я решила не приглашать — прийти, например, к такому мужчине домой, чтобы снимать, как он там раздевается, мне было страшно. Думаю, если бы я фотографировала женщин, страха не было бы — видимо, я также подвержена стереотипам. И, конечно, герою на съемке тоже комфортнее, если мы знакомы.

Отнюдь не всегда это была квартира: кто-то захотел раздеться в Центре современного искусства, кто-то — у себя на работе, в тату-салоне, а кто-то — на Минском море. Самым необычным местом мне показался виварий в Институте Богомольца. Там работает мой друг из Киева, Сергей. Снимали мы его на кафельном полу, в окружении крыс, над которыми исследователи проводят опыты. В памяти остались холод, масса какой-то одежды, плащ, свитера, шарфы… Мы нашли место с приемлемым светом, я нажала на кнопку камеры и начала наблюдать за Сергеем. И вот вижу, он снимает одну вещь — и останавливается, затем снимает еще одну — и снова пауза. Cледуя своей концепции, я ничего не спрашиваю и продолжаю съемку. А Сергей тем временем проводит свой странный ритуал, будто бы после каждой вещи беря паузу. Потом он объяснил мне это поведение, отметив: «Я и сам в шоке, но когда я начал раздеваться, то вдруг понял, что меня поглощает безумный стыд, который я вообще никогда не испытывал. И прежде чем приступать к каждой новой вещи, мне, словно перед погружением в воду, нужно было набирать воздух».

Самой волнительной оказалась съемка художника и музыканта Саши Долгого. Это известный украинский деятель искусства, директор клуба «Эфир» в Киеве — его он и выбрал для нашей встречи. Во дворе у клуба есть стена, обвитая плющом, и Саша захотел позировать на ее фоне. Он очень тщательно готовился: сделал деревянный настил, положил на него ковер с медведями. Я говорю: «Давай выпьем чаю, я выкурю сигарету, и пойдем». Мы так и сделали, но, затянувшись последний раз, я вдруг поняла, что не готова. Это был первый гетеросексуальный мужчина, которого я снимала в рамках проекта, и почему-то нахлынуло волнение. Намеченное удалось завершить лишь четыре часа и четыре ром-колы спустя.

Саша Долгий,
34 года, художник, деятель искусств, Киев:

«Тело — это и достоинство, и недостаток; это то, что понятно без слов и не осознаваемо до конца; это носитель проблем и удовольствия.

Есть люди, которые скрывают от себя свое тело. Оно для них обуза или страх, который заставляет стыдиться и скрываться. Любые проявления телесного в таких случаях осуждаемы, неуместны, нарочиты, нецелесообразны. Человек иногда даже не знает, что он от себя скрывает.

Каждому хочется увидеть чужое тело сквозь эти запреты и табу, смотреть на него без облачения и не скрывать взгляд. Каждому хочется, чтоб на него/нее смотрели и не отводили взгляд. Каждый желает дотронуться до чужого тела и чтобы до его тела тоже дотронулись.

Эта парадоксальная ситуация, в которую человек себя загнал веками антителесных правил и установок, выливается в сверхбрутальное отношение к своему и чужому телу, в войну с ним.

Тело — это неотделимая часть этого мира. Оно всегда идеально, всегда красиво, даже если мы не осознаем этого. Во Вселенной все пропитано красотой».

Сергей Гончаров,
29 лет, младший научный сотрудник Института физиологии имени А. А. Богомольца Национальной академии наук Украины:

«Сначала я мечтал, что буду наполовину раздет посреди ВДНХ в абсолютную метель без свидетелей; или что буду стоять посреди весенних павильонов, а мимо меня будут ходить дети и те, кому не нравятся такие непристойности. Но реальность была другой, не менее интересной.

Казалось, что раздеться нетрудно: вокруг никого нет, а Данилович видела меня голым не раз. Но тут сработал какой-то загадочный тормозной механизм. Ты сразу видишь перед собой выставочный зал, кучу людей, которые рассматривают тебя голым — не телом, не кожей и волосами, а голым полностью, как никогда. Это очень странное ощущение. Я сразу почувствовал себя незащищенным и безоружным. Тяжелее всего было избавиться от очков.

Стыд за собственное тело перед условными зрителями перерос в персональный: никогда мне не было так стыдно перед Диной за то, что я голый. Общество, его табу, маскулинность, сексуальность (порносексуальность) — все это тиражируется и не оставляет возможности любить себя и свое тело.

Зато после всех переживаний мне пришло в голову, что я как в детстве — голый, беззаботный и счастливый».

Алексей Литвинко,
33 года, фотограф:

«Мы раздеваемся гораздо чаще, чем кажется: рассказываем что-то интимное другу или подруге, моемся, ложимся спать или краснеем на экзамене в университете. Все это — о нашей обнаженности перед миром. Она не обязательно должна быть буквальной, гораздо чаще она метафорическая.

Люди разного возраста, пола или степени „одетости“ ведут себя абсолютно одинаково. Не будет ничего порнографического в том, одетой или оголенной бабуля на Минском море станет учить плавать своего трехлетнего внука. Или в том, что кто-то одетый или раздетый пойдет к холодильнику за скумбрией. Я сам раздеваю своих дорогостоящих моделей для работы, но обычно это какой-то художественный акт. Мы привыкли к существованию в одетом теле, привыкли смотреть на его телесный шик. Но разве оно наше? Мы почему-то не существуем вне границ туалета или бани».

Валерий Красногир,
45 лет, руководитель сайта filetmagazine.com, профеминист:

«Моя персональная культура обнаженного тела познала извилистую эволюцию под влиянием религиозных, литературных и окологламурных источников, друзей, любовниц и определенных географических мест. Она родилась на диких и нудистских пляжах Коктебеля, Гурзуфа, Симеиза и Фороса, концептуализировалась в галереях и злачных уголках Киева, Вены, Витебска и Минска, лесах, полях и водоемах родины и зарубежья.

По-настоящему я полюбил свое тело только после 40 лет. Просто в один прекрасный день понял, что старость лучше встречать в хорошей физической форме. С тех пор поддержанию этой самой формы я уделяю не меньше внимания, чем развитию внутреннего мира.

Выбор места съемок и степень обнаженности были обусловлены теплыми чувствами к Цнянке, где в течение последних пяти лет я отдыхаю телом и душой, и противоречиями между моей болезненной склонностью к вуайеризму, эксгибиционизму и постфеминизму с католическим бэкграундом».

Евгений Горон,
26 лет, поэт:

«Мне кажется, что в момент появления на свет человек предстает миру совершенно свободным и искренним: он не встроен в контекст правил и норм общественного поведения, ему неизвестны границы дозволенного, он не вписан в рамки того, что является приличным, порядочным, допустимым. Взрослея и социально адаптируясь, он учится приспосабливаться к миру, в котором живет; он сталкивается с несправедливостью, бестактностью, предательством и массой других разочарований, которые вынуждают его „закрываться“. Получается, что человек вынужденно участвует в своеобразной игре, в чем-то вроде „Верю — не верю“, но куда масштабнее.

Принимая участие в данном проекте, я хотел поразмышлять о том, является ли способность обнажиться той открытостью, которая заложена в нас изначально. Безусловно, процесс раздевания — интимный момент, видеть который могут лишь самые близкие люди. Но тождественна ли физическая нагота наготе душевной?

К сожалению, пока я не могу ответить на этот вопрос. Поэтому мне захотелось перевернуть идею: не обнажаться на публику, а наоборот — одеваться, таким образом заставляя зрителя задуматься о степени комфорта, внутренней свободе и искренности в современном мире».

Сергей Поярков,
30 лет, танцор, хореограф, перформер:

«В детстве я перенес две хирургические операции, в результате которых одно яичко оказалось увеличено. Других дефектов тела нет, его даже можно назвать красивым. Социального страха я не испытывал. 

И вот я уже стою перед камерой. Происходящее скорее походит на шутку. Как танцору, для которого тело и движение являются инструментом и материалом, мне представляется, что раздеться будет легко. Однако раздеваюсь я неуклюже. Меня веселит моя неловкость — хочется ее комментировать. Но я молчу: видео снимается без звука.

Раздевшись, я погружаюсь в созерцание летающего по комнате тополиного пуха. Звуки города заполняют квартиру. Я спокоен.

Уже после съемки вспомнил, что забыл распустить волосы, хотя собирался».

Филипп Биканав,
24 года, социолог:

«Когда мне написала подруга с предложением поучаствовать в проекте, я подумал: „Наверное, еще одна бодипозитивная холера“. Решил сфотографироваться назло и написать ироничный текст о людях, которые „принимают свое тело таким, каким оно есть“. Но когда я пообщался с автором проекта, то понял, что ее цели и понимание работы гораздо глубже типичной чуши „вандерзина“.

Сначала решил, что разденусь до трусов, так как это тот лимит, который я считаю позволительным на обычном пляже. Во время беседы с Диной подумал, что ничего плохого нет в том, чтобы „ради искусства“ раздеться догола. Но под объективом фотокамеры я отчетливо понял, что трусы не сниму.

Никакой нервозности я почти не испытывал, все было похоже на бытовое переодевание в душевой. Но когда я уже попрощался с фотографом и шел домой, меня начало „колбасить и плющить“: стало стыдно, потом страшно, потом снова стыдно, и я не мог понять, почему испытываю эти эмоции. Через несколько минут отпустило».

Юра Диваков-Душевский,
33 года, режиссер, актер, один из создателей Laboratory Figures Oskar Schlemmer:

«Кто может быть подозрительней, чем я сам?
Кто может быть откровенней, чем я сам?
Кто может быть уродливей, чем я сам?
Кто может быть сексуальней, чем я сам?
Кто может быть более пустым, чем я сам?
Кто может быть сентиментальней, чем я сам?
Кто может быть лживей, чем я?
Что может быть лучше, чем я сам?
Это я!
Я сам!
Я!»

Тексты героев даются в сокращенном варианте.