Марущенко хотел, чтобы я написал о нем статью. Я написал

Ничем не выделялся. Был гениальным

С Марущенко я познакомился в середине 80-х, сразу после Чернобыльской катастрофы, когда тот еще работал в печатном органе ЦК КПСС — «Советской культуре». У нас тогда было три фотографа всесоюзного масштаба: фотокорреспондент АПН Игорь Костин, Николай Козловский из журнала «Огонек» и он.

Костин, у которого за спиной война в Афганистане, чернобыльский репортаж и победа на WPP, был денди. Ездил на белом уазике в белом же костюме и белой шляпе, лихо закручивая на шее белый шарф. Козловский снимал Киев для фотоальбомов о столице Украины с вертолета. Марущенко ничем не выделялся. У него была огромная мастерская в самом центре Киева, где мы иногда собирались, смотрели фотографии, спорили и пили коньяк. Он дружил со всем артистическим бомондом Украины и не только: репортерская судьба гоняла его по всему Союзу, а фотоаппарат запечатлел многих выдающихся деятелей культуры той эпохи.

Виктор был гениальным портретистом: у него одинаково хорошо получались и постановочные кадры, и репортажные. Как внимательный и тонкий наблюдатель, он умел поддержать разговор, увлечь героя съемки, заставить его быть собой. У Марущенко был тихий голос, и смеялся Виктор мягко, не пугая собеседника. Ему сразу начинали доверять, расслабляясь перед камерой. С ним все дружили, а это важно для репортера в сфере культуры. Его рекомендовали, о нем говорили, у него было имя в среде актеров, музыкантов, художников, архитекторов. Они в нем чувствовали своего — тоже творца.

Модели у него не кривлялись, не ломались, не напрягались, словно сжатые пружины. Они как-то волшебно затихали, замирали на мгновение и раскрывались. А Марущенко тут же, как зондом, забирался своим глазом-объективом к ним в душу. На его фотографиях я видел лица московских актеров, прибалтийских звезд, украинских героев сцены, писателей, живописцев — эти изображения меня захватывали тогда и не отпускают до сих пор. По сути, Виктор создал архив героев нашей замученной, напуганной, насильно провинциализированной культуры.

Модели у него не кривлялись, не ломались, не напрягались, словно сжатые пружины. Они как-то волшебно затихали, замирали на мгновение и раскрывались.

Старая искренность, современная постановка

Марущенко хотел, чтобы я написал о нем статью. Но я почему-то не писал. Вернее, я был не против, но хотел написать о нем как о портретисте. Я и сейчас считаю, что Марущенко при создании портрета намного интереснее и шире ловил образ творческого человека, чем, скажем, Плотников или Гневашев, которые часто впадали в вычурную слащавость и пластиковую искусственность. У него же все было настоящее: даже позирование не могло победить этих дивных честности и искренности, которые оставались с моделью и не хотели прятаться за позу или гримасу.

Но Виктору это было неинтересно. Он хотел, чтоб я написал о его серии, снятой в Чернобыльской зоне, о донбасском цикле. Эти проекты получили международное признание, внесли его имя в историю фотографии не только украинской или европейской, но, может, даже мировой. Снимки покупали крупные музеи и коллекционеры, их печатали в разных изданиях, показывали на биеннале… Что о них писать? А вот портреты людей, которые создавали украинскую культуру, то есть по-настоящему мастерские его работы были как-то затерты, забыты, похоронены. К ним бы эссе в стиле Юрия Роста, а то и Андре Моруа. Мы спорили, я не мог ничего доказать. Теперь поздно.

В донецком проекте мне не нравилось, что там сплошная постановка, как в фейковой советской журналистике. Но на очередной выставке WPP Виктор брал меня за рукав и, показывая на какие-то снимки, говорил: вот видишь, постановка. Мол, это современный подход, аналитика, тренд.

Строгий судья

Марущенко жил в Европе, приезжал в Украину, криво усмехался и снова уезжал. Ему казалось, что он знал, как менять фотографию в Украине, и многое для этого делал. Например, затеял с товарищами (Евгением Солониным и Валерием Милосердовым) галерею «ФотоНостра» при фонде Параджанова и подкрепил ее знаковой выставкой в Доме художника — кажется, «Фото…синтез» называлась.

Ему казалось, что он знал, как менять фотографию в Украине, и многое для этого делал.

В 90-х модно было заниматься фотографией, поэтому многие художники, на время оставив кисти, ринулись снимать — тем более фонды давали на это деньги. Казалось, именно они и сдвинут фотографию с места, но когда Сорос закрыл свой центр, все вернулись к прежним занятиям. Марущенко разводил руками и говорил: «Был шанс выйти на мировой рынок, был». Правда, некоторые из художников все же вышли и до сих пор продают свои фотокартины из 90-х на крупнейших аукционах — но это единицы. Виктор пытался и Союз фотохудожников активизировать, даже на время возглавил киевскую организацию, но чуть не утонул в этом постсоветском болоте — ничего не клеилось.

Человеком он был неугомонным и резким. Если украинские фотографы не побеждают на мировом журналистском конкурсе WPP, значит, конкурс плохой, считал он — и делал выставку с участниками, не получившими призового места.

В начале 90-х я был одним из кураторов фотоконкурса «Укрпресфото», так вот Марущенко вдруг начал критиковать нас за кумовство и клановость. Ему казалось, что только члены «Погляда» призы получают, а это несправедливо и так фотожурналистике не поможешь. Это при том, что судейскую коллегию возглавляла директор ЦСМ Сороса Марта Кузьма и вообще жюри работало честно. Чтобы развеять сомнения Виктора, я пригласил его возглавить жюри следующего конкурса с правом двух голосов. В результате единогласным решением судей победил Гляделов, член «Погляда», — мы посмеялись. «Слишком узок круг, — сказал мне тогда Марущенко, — надо образованием заниматься, учить».

Если украинские фотографы не побеждают на мировом журналистском конкурсе WPP, значит, конкурс плохой, считал он — и делал выставку с участниками, не получившими призового места.

Всеотец

Марущенко создал фотошколу своего имени и занялся обучением фотожурналистов, но когда ему показалось, что фотожурналистика больше не актуальна, переключился на арт-фотографию. Школа выросла в мощный художественный центр с современным журналом «5,6», зарубежными экскурсиями, лекциями именитых фотографов и удивительной творческой аурой. Еще чуть-чуть, и школа бы получила официальный статус — дипломы котировались бы во всем мире. Еще при ней должны были создать исследовательский центр, библиотеку и музей. Уже появилась онлайн-фотогалерея — хороший образец работы с авторами и коллекционерами. Да и авторов появилось много — ярких и интересных — как раз благодаря школе, а вот коллекционеров практически не было, поэтому Марущенко направил усилия на воспитание собирателей фотографии.

Утверждая, что фотография должна продаваться дорого, он постоянно повторял фразу, приписываемую Бобу Михайлову: «Твоя фотография продается? Нет? Выкинь!» Мы спорили, я говорил, что нужно делать упор на раскрытие уникальной творческой индивидуальности, чтобы создать свой национальный стиль, идеологию, приводил пример Харьковской школы фотографии. Виктор как бы соглашался, но настаивал на том, что мы должны идти в колее европейской или американской фотографии: ХШФ — это другая эпоха и это не аргумент. «А как же „Шило“»? — спрашивал я у него. «Это уникальное исключение, — парировал Марущенко. — Нам надо создавать среду, а одиночки и сами будут плодиться. Они погоды не сделают. Нужна мощная художественная среда, европейская по своей сути, в которой важнейшее место принадлежит коллекционерам и музеям, галереям, международным связям. Иначе ничего не сможем продавать».

И он был прав. Пока ты раскроешься, сформируешь свой уникальный язык, философию, пока тебя поймут и оценят — жизнь пройдет.

Работы его студентов начали покупать серьезные коллекционеры, его ученики побеждали на престижных конкурсах. Марущенко ими гордился. Всегда защищал и активно продвигал, даже прямо навязывал, но невозможно было не согласиться с ним. Кто-то мне написал недавно, что после ухода Виктора появилось чувство, будто отца потеряли. Это, наверное, наивысшая из возможных оценок.

Работы его студентов начали покупать серьезные коллекционеры, его ученики побеждали на престижных конкурсах. Марущенко ими гордился.

Фото предоставлены Юрием Марущенко и Валерием Милосердовым.