В гробу видали: С чего начался украинский видео-арт

Так начинается поэма «Спящая царевна», которую Александр Гнилицкий в 1992 году написал для своей первой видеоработы с таким же названием (авторский текст поэмы дан без изменений. — Прим. ред.). В отличие от пушкинской «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях», к которой отсылает Гнилицкий, в произведении художника в закрытом гробу царевна не спит, а томится и мастурбирует.

Когда Арсен Савадов увидел «Спящую царевну», он с недоумением спросил: «Что у Гнилицкого в голове, если он в конце XX века снимает принцессу в гробу?» Видео привычно трактовали как провокацию и протест против советской морали и сексуальной цензуры. Но что же вдохновило Гнилицкого в сказке Пушкина? Возможно, то, о чем люди мечтали во все времена, — победа над смертью и чудесное воскрешение.

В тридцать лет легко играть с темой смерти, она была очень актуальной для членов «Паркоммуны». «Тибетская книга мертвых» и работы Карлоса Кастанеды считались обязательной частью программы для чтения. Но вернемся к Пушкину. Что еще в его поэме увидел Гнилицкий?

Прозрачный гроб с прекрасной девой внутри, находящейся в состоянии между жизнью и смертью. Вероятно, Гнилицкий увидел в этом «образ смерти безупречный».

В поисках смерти

Синоним к слову «безупречный» — «совершенный». Образ совершенной смерти искал американский художник Джеймс Ли Байерс, одна из самых мистических фигур прошлого века. Умирание он представлял как процесс растворения человека в золотом сиянии. Художник создал и неоднократно повторял перформанс «Смерть Ли Байерса». Он неподвижно лежал в золотом костюме в золотой комнате — на подиуме или полу, тоже непременно золотом.

Аналогию между стеклянным гробом и выставочным боксом уловить несложно. Она отсылает нас к Дэмьену Херсту с его мертвой акулой и многочисленными стеклянными ящиками, в которые он помещал мертвую плоть. Художник ярко освещал содержимое, будто давая зрителям возможность детально рассмотреть смерть. У Гнилицкого все наоборот: образ под стеклом неясный и таинственный.

Эти работы разные, но, кроме прочего, они об одном: в смерть трудно поверить.

Художники говорят о смерти по-разному. Билл Виола снимал кончину своей матери; Ханна Вилке, у которой был рак, документировала собственный уход; американский фотограф Андрес Серрано провел макросъемку в морге, исследуя тела покойников. В отличие от них Гнилицкий избегает прямых высказываний, заводя зрителей в логический тупик, в котором есть место не только для противоречия и бессмыслицы, но и чуда. Спящая царевна оживает даже без поцелуя принца. Это можно назвать магическим реализмом или абсурдом. Однако сказочные сюжеты Гнилицкого являются еще и данью свойственному тому времени «детскому дискурсу», который можно увидеть и в других его работах.

Циничная сказка

В сказках состояние героев не разграничивается строго, поэтому царевна у художника и не жива, и не мертва. Ее тело полно нерастраченной чувственности, она, несомненно, вернется к жизни. Однако, следуя одному закону жанра, Гнилицкий нарушает другой. Сказочные герои могут жениться и заводить детей, но их отношения должны быть целомудренны. В сказке, как и в СССР, говорить и показывать секс нельзя. Как циничный романтик, Гнилицкий нарушает это табу, заставляя принцессу в гробу мастурбировать.

В конце 60-х годов буржуазная культура, утратившая ориентиры, переживала кризис. На фоне этого интерес к декадансу, всегда выражавшему мироощущение на смене культурных эпох, достиг апогея. Закономерно, что в украинской художественной среде 90-х это направление также пользовалось популярностью. Жанр «Спящей царевны» Гнилицкий вместе с Александром Соловьевым определили как «идиотский декаданс». В произведении есть несколько тем, присущих упаднической эстетике: смерть, балансирование на грани, замкнутость, ощущение безысходности.

Съемка

Работа «Спящая царевна» была создана Гнилицким весной 1992 года. Сделать ее помогала я. В то время Гнилицкий переживал настоящий расцвет, и мы были вместе.

Камеру мы одолжили у Петра Маркмана — архитектора и большого друга «Паркоммуны». Гроб Гнилицкий изготовил сам, но не из хрусталя, как в сказке, а из стекла, исходя из возможностей бюджета. Он рассчитал параметры, заказал материал и собственноручно склеил полотна толстого стекла с помощью эпоксидной смолы.

Первая и единственная версия видео была снята в «Паркоммуне», в мастерской, откуда только съехал художник Валентин Попов. В большой комнате с паркетным полом мы задрапировали стену негрунтованным холстом. Впрочем, его на видео не видно — снимали почти в полной темноте, гроб освещала одна лампочка.

По задумке, во время действа должна была звучать поэма, причем так, будто ее читают из преисподней. После нескольких манипуляций с магнитофоном мы придумали такой ход: я быстро прочла стихи на высоких нотах, после чего была замедлена запись. В итоге мы получили «загробный» голос, которого добивался Гнилицкий.

Роль принцессы в гробу исполняла я. Мой образ был полной импровизацией. Чтобы устелить гроб и найти мне наряд, мы перебрали всю странную одежду, которая скопилась у нас после еженедельных походов на Сенной рынок. В результате Гнилицкий выбрал всего одну вещь — длинную гофрированную пелерину из белого капрона. Мою голову он прикрыл газовым шарфом. Стилистическое несоответствие между текстом поэмы и одеждой нас не волновало.

Чтобы на видео не попали посторонние шумы, снимали мы ночью. Оператором выступил Гнилицкий. Сначала он попрактиковался с манекеном, затем со мной. Найти помощников посреди ночи было сложно, поэтому накрывать гроб крышкой ему пришлось самостоятельно. На всякий случай он попросил меня заслонить лицо руками.

Гнилицкий ходил вокруг гроба, камера то наезжала, то отъезжала. Съемка длилась 23 минуты — пока звучала запись поэмы. Все это время я находилась в закрытом гробу, под конец съемки мне было нечем дышать. Он все снял одним дублем. Повторять процесс у меня не было никакого желания.

Утром камера была еще у нас. Поэтому перед тем как отправить семилетнюю дочь Ксюшу в школу, я нарядила ее принцессой. Гнилицкий снимал, как я укладываю ее в гроб, а потом бужу поцелуями и ношу на руках. Узнав об этом, художник Валентин Раевский, зашедший к нам в гости, удивленно спросил: «И дочку в гроб?» Он серьезно заявил, что теперь нам всем придет конец. Но мы были не суеверны и в смерть тогда не верили.