«Это деградация — люди не заботятся о Чикаго, как раньше»: Архитектор из Николаева о жизни и работе в США

Владимир изучал архитектуру в Университете Иллинойса, несколько лет работал архитектором в Лондоне, но большую часть жизни провел в Чикаго. Он основал студию Vladimir Radutny Architects и получил множество архитектурных премий, в том числе Dubin Family Young Architect Award, AIA Chicago Design Excellence Award, Dezeen Awards и другие. Радутный встретился с архитектурным редактором Bird in Flight в своем офисе и рассказал о том, каким помнит Николаев, за что любит Чикаго и каковы его принципы в работе.

Про эмиграцию

Я приехал в Чикаго в 1989 году в одиннадцать лет с волной эмигрантов-евреев из СССР. Мы не выбирали город — у нас здесь были родственники, которые приехали из Европы за полтора года до нас.

Не помню, чтобы мне было грустно уезжать. В то время уехало много семей, мы познакомились с ними и адаптировались вместе. Я ассимилировался быстро, потому что мне было очень интересно, что это за место, и я хотел узнать как можно больше об американской культуре, в отличие от многих других иммигрантов. Но я не говорил по-английски и не знал ничего о жизни в таком огромном городе.

С детства я был спортивным фанатом, и английский я выучил, по сути, смотря бейсбол по телевизору — мне он очень нравился. Это очень сложный вид спорта, особенно если пытаешься разобраться в нем сам, но сейчас это моя вторая страсть. Я никогда не играл, потому что приехал слишком поздно и не мог встроиться в команду к детям, которые уже давно играли. Однако мои сыновья играют в бейсбол, соревнуются, поэтому я проживаю это через них.

Я не общаюсь ни с кем из тех, кто тогда иммигрировал, только со своей семьей — мамой, папой и бабушкой.

Про Украину и Николаев

Я помню Николаев ребенком, поэтому он кажется мне огромным, как всегда в детстве все кажется больше, чем на самом деле. Но уверен, что он крошечный, особенно относительно Чикаго.

Мы жили в новом районе, в типовой девятиэтажке с дворами, где постоянно играли дети. Помню, как часто ездил на автобусе к бабушке в старый район, помню рынки. Кажется, я ходил в 53-ю школу, а еще на плавание — такое типичное советское образование.

Я не называю себя украинцем, потому что у меня нет украинского воспитания. Сейчас я бы сказал, что я из Украины, потому что так называется страна, но я знаю это место как УССР. В школе украинский почти никто не учил — думали зачем, никто же на нем не говорит. У меня нет сильных связей с Украиной как с культурой или национальностью, потому что у нас нигде не было украинской культуры.

Сейчас знаю об Украине, что она очень коррумпирована. Украинцы, с которыми я общаюсь, в основном живут здесь, а один из моих лучших друзей родом из Ивано-Франковска. Хотя в стране у меня остались некоторые родственники, я не поддерживаю контакт почти ни с кем из них, кроме двоюродного брата из Одессы.

Я не слежу за украинскими архитекторами; только когда вижу их проекты в блогах, то смотрю, что они делают, но не могу назвать кого-то, чью работу я узнаю. Я сотрудничал с визуализаторами из Украины — Киева и Одессы. Но сейчас все так переплетено, что я отношусь к ним не как к украинским архитекторам, а просто как к людям, с которыми работаю.

Я американец. Не знаю, почему нет: я тут вырос, и все, что я знаю, я выучил здесь.

Про Чикаго

Я остался в Чикаго, потому что моя семья здесь и мне нравится город. Мне повезло пожить в Европе и в Милуоки, пока я учился, потом — поработать в Лондоне. Но Чикаго — мой дом, у меня даже не было вопроса, возвращаться ли.

Больше всего в городе мне нравится озеро, я живу на его берегу в многоэтажном доме по проекту Миса ван дер Роэ. А расстраивает больше всего нынешнее положение дел: много негатива, преступность, грязные улицы, недостаток любви к своему городу у жителей. Это какая-то деградация — люди больше не заботятся о нем так, как раньше, до пандемии, и это очень чувствуется во всем.

Чикаго исторически является столицей американской архитектуры, но это особо не отражается на моей работе. Для большинства жителей это просто город. Многие нанимают архитектора не потому, что хотят мое видение, а потому что им просто нужен кто-то, чтобы получить разрешение на стройку или сделать чертежи.

Сейчас в городах на Среднем Западе меньше экспериментов и изобретательности в архитектуре. В Чикаго есть несколько прорывных фирм — SOM, Perkins+Will, Studio Gang, John Ronan Architects. Есть и другие хорошие студии, но мы не такие прогрессивные, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес, которые становятся все более современными в архитектурном плане. Да, в Чикаго есть история — Людвиг Мис ван дер Роэ, Бертранд Голдберг, основатели SOM, Дэвид Бернем, Фрэнк Ллойд Райт, но они уже все похоронены.

Про профессию

Как я выучил английский смотря бейсбол, таким же смешным образом я принял решение о выборе профессии. В старшей школе мы с другом пошли в библиотеку, чтобы понять, куда мы будем поступать. Я взял книгу о профессиях и начал читать о них по алфавиту. Там было написано, что архитектура — сфера, которая объединяет науку и искусство. Мне нравилось искусство, а наука — это интересно. И я знал, что за искусство не платят, так что художником было бы стать сложнее. Так я остановился на «А» и пошел выяснять, что надо делать дальше: я знал лишь то, что архитектор проектирует здания.

Я ходил в разные школы, видел разные подходы к проектированию и еще во время учебы понял, что хочу открыть собственную студию, а когда попал в профессию, утвердился в этом желании. Я просто не полностью был согласен с какими-то вещами в чужом дизайне и не всегда хотел их делать. Я многому научился у людей, которые были моими начальниками и коллегами, но хотел принимать самостоятельные решения. Просто потребовалось время — набраться опыта, знаний и начать собственную практику.

В 2008 году у меня получилось это сделать с партнером, с которым мы разошлись в 2014-м. Когда начали, у нас была другая бизнес-модель: мы хотели быть девелоперами — делать проект, строить, а потом продавать. Этого не произошло — 2008 год, экономика упала, и мы стали работать как обычная архитектурная студия, начали преподавать, в том числе и ради дополнительного дохода.

Нашим первым офисом была пустующая квартира моего двоюродного брата из Одессы. Она находилась в здании Миса ван дер Роэ на Лейк-Шор-драйв, где я раньше жил. А с 2011 года мы в этом здании — столетнем, с деревянными перекрытиями и одним из двух последних лифтов с ручным управлением. Сейчас со мной работает три человека. В основном проектируем жилье, это масштабы не для крупной студии, хотя у нас было и несколько небольших многоквартирных зданий. Но чтобы расти, надо брать больше работы и меньше вникать в каждый проект, а я бы этого не хотел, поэтому мы остаемся маленькой студией.

Сначала самым сложным для меня было убедить клиента, что принятые нами решения в дизайне — это то, что нужно сделать. Сейчас — убедиться, что наши решения будут реализованы качественно и за приемлемые деньги. Потому что когда ты делаешь нетипичные вещи, люди не всегда знают, как это оценить, и иногда просто завышают цену. Так решения становятся более дорогостоящими, или ухудшается качество строительства в погоне за удешевлением.

Не уверен, что в моей работе есть какой-то стиль или особое видение. Но общая философия есть — это подход, основанный на решении проблем, будь то финансовые ограничения, габариты площадки, состояние места проектирования или что-то другое. Идея приходит как возможное решение проблемы. Всегда присутствует внимание к деталям, к тому, насколько хорошо все работает вместе, как сочетаются материалы, как достичь большого количества дневного света в помещении. Однако каждый проект — это своя история.

Например, одни клиенты хотели дом как вилла Фарнсуорт Миса ван дер Роэ. Я спросил: вы видели ее живьем? Оказалось, что только на картинках. Откуда вы тогда знаете, что хотите Фарнсуорт? Им нравилась прозрачность, простота, объединенное пространство. Так что мы интерпретировали их пожелания и строим сейчас свою версию.

В многоквартирном доме 2016 West Rice St мы хотели сделать здание, которое бы ощущалось как набор частных домов. При этом нужно было максимизировать площадь, потому что мы работали с девелопером. И ты всегда играешь в эту игру — что они хотят, что мы хотим, балансируешь. Кстати, здание находится в Украинском квартале, и это забавное совпадение.

У меня нет любимых проектов, но в целом мне нравятся те, которые видит как можно больше людей, когда это не просто интерьер квартиры на каком-то высоком этаже.

Сейчас мы одновременно работаем над пятью проектами, они все на разных стадиях. Обычно мы пытаемся сделать все, от архитектуры до интерьеров — это моя позиция, так получается более цельный проект. Клиенты иногда не понимают, что архитекторы — они же и интерьерные дизайнеры, что разделения нет.

Про сохранение архитектурного наследия

(Здание Центра Томпсона архитектора Хельмута Яна в Чикаго продают под снос с 2014 года. Архитектурное сообщество пытается отстоять его, утверждая, что это икона архитектуры 1980-х. Владимир Радутный по нашей просьбе рассказал, что он думает о здании.)

В Чикаго была женская больница Prentice про проекту Бертранда Голдберга, в ней родилась моя дочь и работали мои родители, я жил неподалеку. Это было прекрасное здание, бруталистское, но некоторые люди считали его уродливым. Его снесли в 2013—2014 годах, и я был частью группы, которая отстаивала объект. Мы участвовали в конкурсе, где пытались разработать варианты его сохранения. Однако это не помогло, потому что у здания не было исторического статуса.

К Центру Томпсона у меня нет такой привязанности, и я не считаю его слишком интересным. Я понимаю его важность и иногда туда захожу, просто чтобы увидеть интерьер 17-этажного атриума. Но центр плохо функционирует, и людям не нравится там работать, а чтобы его сохранить и поддерживать, нужны большие средства и нереально много энергии. Если его сохранять, то как сделать это так, чтобы не создать еще больше проблем? Снести — жаль, это уничтожение истории, но какие есть варианты сохранить его?

Я знаю, что Хельмут Ян, автор здания, перед смертью сделал схему сохранения центра благодаря добавлению высотки рядом. Они были бы нужны друг другу, чтоб функционировать вместе. Есть и другие схемы того, как это может работать, но посмотрим, что произойдет.