Продюсер «Додому» и «Дикого поля» Владимир Яценко: «Институт Карпенко-Карого нужно сжечь»

Последняя работа Яценко — фильм «Додому», снятый режиссером Нариманом Алиевым, выходит в прокат 7 ноября. Картина рассказывает историю крымско-татарской семьи, потерявшей в войне на Донбассе сына. В мае «Додому» вошла в программу «Особый взгляд» Каннского фестиваля, а через четыре месяца Украинский оскаровский комитет выдвинул ее на премию Американской киноакадемии в категории «Лучший международный фильм».

Корреспондент Bird in Flight встретился с Владимиром Яценко в офисе его рекламного продакшна LIMELITE, расположенном в здании бывшей водолечебницы в центре Киева. Продюсер рассказал, каких тем боится украинское кино, почему ему не нравятся истории про русских негодяев и украинских патриотов и чем отличаются аматоры, с которыми он снимает кино, от тех, с которыми он его снимать не хочет.

Вы как-то сказали, что украинская новая волна состоялась. Не поспешный ли вывод?

Нет. Статистика Госкино говорит, что за последнее время ни один кинофестиваль класса А не обошелся без украинских фильмов. Такого с нашей бедной страной никогда не было.

Складывается ощущение, что наше кино берут на фестивали не потому, что мы создали что-то значимое, а чтобы посмотреть, как живет страна третьего мира, в которой идет война.

И да и нет. Чтобы кино про страну третьего мира звали на фестивали, оно должно быть снято круто. Украинское кино передает сильное пограничное состояние. Для европейцев это возможность увидеть то, чего они боятся.

Украинское кино сейчас выглядит круто?

Неплохо. На фестивалях мы смотрим огромное количество других фильмов, и очень часто наше кино выглядит не хуже многих лучших европейских картин.

Как вы относитесь к патриотическим фильмам вроде «Петлюры», «Киборгов», «Стуса», «Захара Беркута»?

Никак. Мне кажется, в них не хватает жизни, глубины персонажей.

А как вам самая успешная украинская комедия «Скажене весілля»?

Не нравится, потому что это очень заштампованный набор болезненных травм нашего общества.

Если бы вам пришлось выбирать — снять комедию в духе «Скаженого весілля» или патриотическую клюкву в духе «Стуса», что бы выбрали?

(Думает) Я бы снял комедию, потому что в аду мне бы за нее досталось меньше.

У нас большинство патриотических фильмов плохи, потому что в них все ненастоящее. Я видел сцену, где герои подбивают танки врага, стреляя по ним из автомата. От такого ты чувствуешь неловкость. Я часто бывал на линии фронта и знаю, что там все совсем по-другому.

Мне жаль людей, которые погибли за нашу страну, я считаю, мы перед ними в долгу.

Комедии — это всего лишь комедии, они не связаны с кровью погибших солдат.

Из автоматов по танкам — это вы про «Киборгов»?

Это я про разные фильмы.

Я бы снял комедию, а не патриотическое кино — в аду мне бы за нее досталось меньше.

Когда мы наконец переживем эту травму, сможет ли украинское кино найти новые темы?

Если украинское кино будет существовать, то да. Наша страна абсолютно непредсказуема. Сегодня мы не понимаем, насколько новая власть хочет управлять украинским кино. Что будет с государственным финансированием? Какие темы в кино будут поддерживать эксперты?

Говорить о новых темах сложно: украинское кино рефлексирует на тему войны, но до сих пор не научилось работать с простыми темами.

Последний украинский авторский фильм, который зацепил?

«Мої думки тихі» Антонио Лукича. При всем моем неоднозначном отношении к этому фильму в нем есть боль и ирония, которая отражает дух времени.

Фильм критиковали за то, что он похож на набор скетчей.

Мне кажется, что там все-таки есть история. Но и критики правы — картина до конца не складывается в единую историю развития героя. Лукич — режиссер с хорошим мышлением и с чувством самоиронии. Его фильм — интересная попытка сделать комедию, которая строилась бы на рефлексии. Например, в картине «Скажене весілля» — смех над другими. А Лукич иронизирует над собственными недостатками, и это здорово.

Предлагали ему работать?

Он должен выбрать нас, а мы должны выбрать его. Пока мы просто разговаривали о том, что ему интересно. Кино — это очень длинная штука.

Вам сорок два года. Работая с режиссерами, которые на десять-пятнадцать лет младше вас, не чувствуете разницу поколений?

Нет. Но меня смущает, что новое поколение украинских режиссеров привыкло, что государство раздает деньги и разрешает много раз ошибаться. Они не застали время, когда в Украине снималось три фильма в год (и все про шаровары и казаков), а все кинематографисты украинские только то и делали, что бухали в буфете Дома кино.

Есть много людей, которые думают, что им дадут деньги только потому, что они талантливые. Они не готовы ехать за границу и сражаться там за право состояться в профессии. Здесь они говорят: «Как это нам могут не дать денег?» Ребята, очень просто!

А кто так говорит?

Не хочу называть имена.

Нариман Алиев и Антонио Лукич тоже так говорят?

Нет, они как раз понимают, что за все в жизни нужно платить.

Режиссура — это Голгофа. Я как продюсер могу делать несколько фильмов одновременно, а режиссеры могут пять-семь лет делать один, да и тот может не состояться: поставил прокатчик картину не в те даты, и ты в дерьме — твой фильм никто не увидел.

Я считаю, что должен быть закон, запрещающий заниматься режиссурой имея только режиссерское образование, — у режиссеров обязательно должно быть второе образование. Когда вы поступаете на режиссуру в шестнадцать, вам просто нечего будет сказать в профессии, потому что вы не знаете, что такое жизнь. Есть, конечно, исключения, но они единичны.

Я считаю, что должен быть закон, запрещающий заниматься режиссурой имея только режиссерское образование.

В каком возрасте нужно идти в режиссеры?

Здесь важен не возраст, а опыт травм, находок, потерь, которые переживает человек. Второе высшее образование — это гарантия, что будущему режиссеру больше двадцати одного года и что он хоть что-то понимает в жизни.

Сегодня учиться режиссуре приходят восторженные мальчики и девочки. Пять лет их престарелые преподаватели рассказывают, как бухали с Параджановым. Из института режиссеры выпускаются с одной снятой короткометражкой, а потом размахивают своим дипломом и требуют деньги. Некоторые из них талантливые, но при этом совсем не владеют ремеслом. Потом они снимают еще одну короткометражку за государственные деньги, и на этом все.

Но чтобы стать режиссером, нужно совершить все ошибки, без которых невозможно развитие, — для этого нужно снять минимум пять-шесть короткометражек. Только тогда есть шанс, что режиссер проявит свой талант.

Без опыта ты запорешь свой первый полный метр, каким бы талантливым ни был. Потому что кино — комбинация творчества и производства.

«Дике поле» вы сняли с Лодыгиным, который до этого практически не снимал. Вы сами себе противоречите.

Нет здесь противоречий. Я видел, как Ярослав готовился к съемкам, видел, что он готов слушать. Кроме того, мы собрали dream team, у нас получился хороший проект.

Карпенко-Карого выпускает хороших специалистов?

Ужасных. Я закончил Карпенко-Карого по специальности продюсер (до этого получил нормальное образование в «нархозе»). Этот институт нужно сжечь и построить на его месте новый. Советская система мастеров, которая действует и сейчас, себя не оправдывает. Там же не преподает Лозница, Нариман или Лукич почему-то. Тамошние преподаватели — прекрасные люди за шестьдесят, которые, за редким исключением, сняли один фильм (а многие вообще ничего не сняли). Я считаю, что они калечат жизнь студентам, а государство на это еще и деньги тратит.

Кроме того, нельзя учиться пять лет на режиссера — двух лет достаточно. В Американском киноинституте за два года ты должен снять пять фильмов и принять участие в ста сорока проектах. Если у тебя есть талант — ты идешь дальше, если нет — сорри.

Кто самый сильный украинский режиссер сегодня?

Очень сложный вопрос. У нас нет режиссеров, которые сняли больше трех картин. Слабошпицкий снял один фильм и после затих на много лет. Есть много молодых, которые сейчас выстрелили, но что с ними будет дальше, сказать сложно.

Конечно, есть Лозница, он не украинский режиссер, а человек мира: несмотря на то, что у него есть украинский паспорт, живет он в Германии.

Поэтому в качестве лучших режиссеров я могу назвать нескольких из молодых: тот же Нариман, тот же Лукич, возможно, Марина Степанская.

Преподаватели Карпенко-Карого калечат жизнь студентам, а государство на это еще и деньги тратит.

В кино вы пришли из рекламы. Сложно было перестраиваться?

Нет. Я до рекламы в Москве уже снимал кино. Потом взялся за рекламу, потому что кино снимать перестали. Когда мы с Аней Санден открыли продакшн, понимали, что хотим зарабатывать и быть лучшими в сфере. У нас это получилось.

Мы перенесли рекламный опыт — организацию, сервис, четкость процессов — на кинопроизводство. Когда увидели, как работают некоторые киногруппы, были в шоке: на съемочной площадке людей кормили ужасной едой, не платили им. А я не могу спрашивать с человека на сто процентов, если я ему не дал на сто процентов. Но если я создал условия, а сотрудник облажался — я его уволю без сантиментов.

Не скучаете по рекламе?

Нет. За почти четырнадцать лет существования LIMELITE я на площадках провел больше тысячи съемочных дней — этого времени хватило бы, чтобы снять тридцать фильмов. Все, что мне нужно знать про рекламу, я знаю — развиваться в ней мне неинтересно.

В кино роль продюсера очень важна, особенно на этапе разработки, поэтому там интересно. Это креативная профессия, в которой можно реализовывать свои идеи. Например, можно прийти к режиссеру и сказать, что ты хочешь снять вот эту историю. Когда ты помогаешь режиссеру реализовать мир, которого не существует, то испытываешь большое удовольствие: вот была задумка, а потом хоп — и появляется кино, которое посмотрят люди.

Насколько вы сейчас погружены в работу LIMELITE?

Я не занимаюсь съемками рекламы, но на мне финансовое планирование, бэк-офис, деньги. Сейчас вместе с Аней Соболевской мы планируем сделать отдельную компанию, которая будет заниматься кино. У нее будет совместный с LIMELITE бэк-офис, но направление работы другое.

Если бы нужно было выбирать — кино или бизнес, от чего бы отказались?

Бизнес никогда не был для меня самоцелью. Если бы у меня была возможность делать кино так, как я хочу, и столько, сколько я хочу, то я бы отказался от бизнеса. Но кино не приносит мне денег, поэтому я занимаюсь бизнесом.

Реально ли продюсеру в Украине заработать с помощью кино?

Пока нет.

Сколько своих денег вы обычно вкладываете в фильм?

Десять-пятнадцать тысяч евро на этапе разработки. Сюда входит разработка сценария, поиски продюсера, поездки на международные питчинги.

Мы никогда не берем стопроцентное госфинансирование, поэтому приходится вкладываться и в производство. На фильм «Вечность», короткометражку в жанре научной фантастики, я потратил порядка семидесяти тысяч долларов.

Сколько вы заработали на фильме «Дике поле»?

Нисколько, я ушел в прогнозируемый минус в сто двадцать тысяч долларов. В случае с «Додому», думаю, смогу выйти в плюс, но говорить об этом пока рано — продажи еще идут. Но то, что фильм подписала компания Wild Bunch, дает дополнительную надежду. Это большой прорыв для нашей страны, потому что ни один украинский продюсер никогда не подписывал такие договоры.

Сейчас для меня траты на кино — инвестиции в профессиональное развитие (зарабатывать на кино я смогу позже). В Украине ведь никто не знает, как должны работать продюсеры, все только учатся.

Где ищете идеи для фильмов?

Везде. Например, идею для «Вечности» я увидел в одной короткометражке. Еще один источник — сценарные конкурсы, куда меня часто приглашают побыть членом жюри. Обычно девяносто восемь процентов сценариев, которые я там вижу, — дикое говно; один процент — говно умеренное; еще один — можно читать.

Какие истории вас цепляют?

Их очень много. Например, мне интересна тема взросления. Очень интересна тема человека, который оказался под давлением обстоятельств. Люблю фантастику.
Я бы с удовольствием снял нетупую романтическую комедию про реальных людей. Мне было бы интересно снять хоррор в духе фильма «Маяк».

У нас как бы есть кино про «маленьких украинцев» — фильм «Скажене весілля» о комплексах «маленьких украинцев», которые живут в селах и пригородах. Но нет фильмов про обычных горожан.

Девяносто восемь процентов сценариев, которые я вижу на сценарных конкурсах, — дикое говно; один процент — говно умеренное; еще один — можно читать.

Я видел фильм «Догмэн» — это идеальная экранизация Достоевского. В ней «маленький человек», работающий собачьим парикмахером, пытается заслужить любовь своего большого друга. Потом этот друг превращает его жизнь в ад. Идеальная дико камерная история! Почему у нас нельзя снять кино про двух чуваков с Троещины? Что мешает: у нас не такие головы, нет двух рук, двух ног?

Ну и, конечно, меня интересует тема посттравматического синдрома и разочарования, которое переживает наше общество. Наверное, уже можно сказать, что Революция достоинства была выстрелом в молоко. Борьба, которую мы начали в 2014-м, до конца еще не проиграна, конечно, но сейчас мы переживаем реакцию на революцию. Это тоже интересная тема для рефлексии.

Что не так со сценариями, которые попадают к вам?

Непрофессионализм. Люди, которые пишут сценарии, — не сценаристы. В большинстве своем они учились в Карпенко-Карого, а это просто смешно. Сценарному ремеслу нужно учиться, там есть технология, а у нас сценаристы каждый раз изобретают велосипед.

Расскажите о странных сценариях, которые вам приходилось читать.

Их много было. В основном это дикое сочетание АТО и казаков-характерников, которые спасают девочку из огня. Еще там обязательно должны быть воины УПА и русские негодяи.

Еще у нас очень много детективных сценариев. Когда честный, но бедный детектив Голопупкин приезжает почему-то в село, в котором обязательно есть в лучшем случае вампиры, в худшем — алкаши и маньяки, которые всех режут. А у главного героя любовь с бедной учительницей, которая в итоге погибает от рук маньяка или алкоголика. Беда еще и в том, что наши сценаристы не могут толком описать героя, ограничиваются только тем, что это человек в клетчатых штанах.

И вот ты читаешь такое, и тебе становится стыдно и грустно, потому что человек, приславший тебе это, тратит твое время и твои силы.

Хорошо, что они стараются, когда пишут хотя бы такое. Проблема в том, что мало кто из них готов ставить на кон все ради профессии. А ведь нужно учиться, становиться лучше, приобретать ремесло. Есть люди, которые готовы учиться, но их немного и они нарасхват. Вот и выходит, что главная проблема кино в Украине — аматорство.

Что должен сделать аматор, чтобы вы обратили внимание на его сценарий?

Просто попасть в тему, которая меня волнует, — раз. И второй момент — он должен написать это так, чтобы я хотя бы смог прочесть. Я читаю историю, и она либо вызывает во мне резонанс и интерес, либо нет. Все.

Выходит, выбор сценария — дело вкуса.

Конечно, кино — это вкусовщина. В нем ты выражаешь себя таким, какой есть.

На какие темы сегодня нельзя говорить в украинском кино?

Например, про ЛГБТ. И в этом мы похожи на многие постсоветские страны. В Грузии фильм о двух танцорах-геях And Then We Danced вызвал большой скандал. Грузины до сих пор проклинают его: мол, мы, грузины, не можем быть геями. В итоге And Then We Danced пошел на «Оскар» от Швеции.

У нас дела еще хуже. На фильм про геев Украина денег не даст, да и не пойдут зрители его смотреть — если только это не будет гей-герой из УПА.

Еще я с трудом себе представляю в Украине фильм про человека с посттравматическим синдромом, типа «Таксиста». Не уверен, что на такое вообще дадут деньги. А наши режиссеры до сих пор стараются угадать, одобрит ли экспертная комиссия Госкино сценарий или нет.

А вы стараетесь?

Мне насрать.

Но почти все ваши фильмы получили госфинансирование. Выходит, угадываете.

У нас выигрывали сильные проекты. Если сейчас, с приходом новой власти, подход к выбору изменится, я займусь кино в другой стране.

Вы бы сняли фильм про ЛГБТ?

Если сценарий мне понравится, то легко. Тут штука очень простая: если в истории меня что-то цепляет, то я берусь за нее.

Я могу не только про ЛГБТ снимать, но и готов пойти дальше. Как-то theБабель выпустил материал про адвоката, который защищал Януковича. И я с Глебом Гусевым, главным редактором издания, обсуждал возможность экранизации этой истории.

Я помню ее. В ней от героя, адвоката, ничего не зависит: выиграет он процесс или проиграет — мало что изменится. В этой истории нет драмы, почему она вас зацепила?

Представим, что есть условный адвокат условного Януковича. Это «маленький человек», который хочет урвать свой куш. С одной стороны, на него давит СБУ и украинское общество, с другой — заказчик в лице ФСБ, с третьей — американцы. И этому человеку нужно как-то выжить. Кроме того, человек должен защищать условного политика, который совершил преступления против своего народа. Все это очень интересно.

Вы уже купили права?

Нет. Мы только обсуждаем покупку права на журналистское расследование. Но я еще сомневаюсь, потому что не уверен, что найду сценариста, который напишет эту историю, и режиссера, который сможет ее снять. У нас нет людей, которые умеют снимать фильмы в жанре судебной драмы.

Какая цена вопроса?

Небольшая — меньше десяти тысяч евро.

Вы часто говорите о том, что аматорство — это плохо, хотя сами работаете с аматорами. Лодыгин — радиоведущий и продюсер. Марыся Никитюк, с которой вы работали в фильме «Додому», по образованию журналист и театровед.

У меня нет и десяти профессиональных сценаристов, из которых можно выбрать. Поэтому мы работаем с теми, у кого есть талант и хоть какое-то умение этот талант донести.

Выходит, что одним аматорам вы доверяете, а другим нет?

Если мы говорим о Марысе, то, во-первых, у нее был полный метр, глядя на который можно сделать выводы. Во-вторых, она написала кучу сценариев. Марыся такая, какая она есть: в чем-то странная, в чем-то травмированная, но интересная и живая. А проблема девяноста девяти процентов сценариев, которые мне попадают в руки, в том, что они мертвые.

Вы — аматор или профессионал?

Я стал профессионалом за последний год, когда вышли «Дике поле» и «Додому». Я снял четыре фильма — это уже показатель.

За эти два с половиной года я проделал большой путь: учился на куче продюсерских и не только продюсерских курсов. Я забросил бизнес, поставил на кон свою компанию, взял на себя риски. Я учился и вкладывал в кино свои деньги. Хорошо это или плохо — другой вопрос.

Сколько нужно продюсеру снять фильмов, чтобы он считался профессионалом?

Минимум три. Люди, выпустившие один фильм, — аматоры, хотя и чуть более оформленные в профессии.

Перейдем к вашим фильмам. У вас есть «Дике поле», «Додому», «Атлантида», «Невидимая». Какими из них больше гордитесь?

Больше всего я горжусь «Диким полем», потому что это первенец, его мы снимали с большой любовью. На втором месте, пожалуй, «Додому».

«Дике поле» получился таким, как вы задумали?

Да, почти. Мы сняли фильм на два часа сорок минут, но его пришлось урезать до двух часов. Из-за этого у картины были большие проблемы со структурой. Кроме того, мы все-таки слишком сильно привязались к действию, которое происходит в романе, но упустили много деталей. Мне кажется, из «Ворошиловграда» получился бы гениальный сериал на четыре серии, но вложить роман в двухчасовой фильм было очень тяжело.

Когда стало понятно, что у картины проблемы со структурой?

На монтаже. Мы монтировали шесть месяцев (а это очень долго), бесконечно сокращали, отказывались от каких-то линий. Выбрасываешь сцену, а потом оказывается, что реплика персонажа в предыдущей сцене уже не пляшет без вырезанного куска. Нам приходилось принимать тяжелые решения, ответственность за которые брали на себя я и Лодыгин.

Из «Ворошиловграда» получился бы гениальный сериал на четыре серии, но вложить роман в двухчасовой фильм было очень тяжело.

Жадану фильм понравился?

Сначала Жадан был не в восторге, сказал, что это не то, что он писал. Потом покаялся.

Почему он изменил свое мнение?

Мы ему показали одну из версий на маленьком экране, и он вообще не понял, что там происходит. А когда посмотрел кино на большом экране, ему сразу понравилось.

Вы уже сказали, что Ярослав Лодыгин — талантливый режиссер. Почему после «Дикого поля» вы с ним больше не работаете?

Потому что у него нет сценария. Когда он придет ко мне с гениальной историей, я буду готов с ним поговорить.

Например, с «Интернатом» мы уперлись в очень жесткую вещь. Он хочет снимать его на русском, а я не хочу. Возможно, фильма вообще не будет, а может, мы с ним найдем какое-то решение.

Давайте поговорим о фильме «Додому». В нем главный герой, у которого погиб брат, взрослеет, переживая конфликт с отцом. Показать изменения такого героя — сложная актерская задача. Почему вы решили взять на главную роль непрофессионального актера Ремзи Билялова?

Потому что в Украине нет профессиональных актеров-татар.

Можно было бы снять актера из Турции, представителя татарского народа, а потом переозвучить его.

Если бы мы взяли милого чувака, который прожил всю жизнь в Турции, но который ничего не знает об Украине и о войне, у нас был получился совсем другой фильм.

Во-вторых, и это самый важный момент, Нариман снимал брата. Он знал, как с ним работать, как довести его до нужного состояния.

Мы специально снимали сцены в том порядке, в каком они идут в фильме. Делали это для того, чтобы Ремзи постепенно дошел до той степени п****ца, которая была нам нужна. Задумка сработала: финальную сцену мы сняли всего за два дубля.

Ремзи согласился сниматься, только потому что его попросил старший брат. Фильм — это и его история взросления, практически документальная.

Мы снимали сцены в том порядке, в каком они идут в фильме, чтобы Ремзи Билялов дошел до нужной нам степени п****ца.

Финал сильный, но его можно и не дождаться, ведь в картине есть сцены, в которых актеры просто кричат.

Можно.

Мне как зрителю кажется, что игра актера-аматора подпортила фильм.

А мне кажется, нет.

Мы живем в неидеальном мире. У вас есть определенная сумма денег, определенный набор актеров, и с этим вы должны делать кино. Есть большое количество людей, которые не делают, потому что боятся, что получится неидеально.

Похоже, вы сейчас объясняете мне, почему у вас не получился идеальный фильм.

Нет. Есть сцены, которые были неидеальны, но я понимаю, что могло быть вместо них. Во время съемки фильма мы принимали правильные решения. Я не знаю ни одного фильма, где все было бы окей. Я сейчас не защищаю «Додому», а говорю, что есть куча обстоятельств, с которыми нужно считаться, — и это нормально.

Фильм выдвинули на «Оскар» от Украины. При этом ваша работа была единственной, которая подалась на рассмотрение Украинского оскаровского комитета. Обидно, что завоевали это право без борьбы с конкурентами?

Нет.

Да, не было объективного выбора из десяти картин в нужной тематике, но я все равно уверен, что «Додому» — лучший украинский фильм этого года. Я считаю, что выдвижение картины на «Оскар» — повод для страны побороться и научиться чему-то. Потому что, дай бог, в следующем году мы будем бороться с фильмом Васяновича «Атлантида», и тогда и нам будет гораздо легче.

То есть сейчас вы просто «тренируетесь на кошках»?

Да. И в следующем буду тренироваться, и через год тоже. Ведь победа фильма на большом фестивале зависит от многих факторов: насколько вас там знают, как к вам относятся члены жюри. Если вы не будете прилагать усилий для того, чтобы ваша работа выиграла, у вас ничего не получится. Даже если мы не пройдем в шорт-лист, мы будем знать, что попробовали. Делай что должен, и будь что будет — девиз украинского кинематографиста.

Фото: Светлана Левченко, специально для Bird in Flight