Разговоры с китами

Статья публикуется в сокращении. Оригинал читайте на сайте журнала Hakai.

Гарри Брауэр — старший умирал на больничной койке в Анкоридже, штат Аляска, когда ему вдруг явился детеныш гренландского кита.

И хотя тело Брауэра по-прежнему оставалось в Анкоридже, маленький кит перенес его на 1 000 километров к северу, в Барроу (ныне Уткяйвик), где жила семья Гарри. Они вместе миновали почти неразличимую границу между тундрой и Арктическим океаном, и там, в ледяном подводном царстве, он увидел лодку с китобоями-инупиатами, склонившимися над самкой кита — мамой его проводника.

Брауэр чувствовал, как гарпун вошел в тело кита. Он отчетливо видел лица китобоев (среди которых были его сыновья). Когда он очнулся на своей больничной койке, словно выйдя из транса, он точно знал, кто именно из охотников убил кита, как именно кит умер и в чей погреб-ледник положили мясо. Он оказался прав по всем трем пунктам.

После этой истории Брауэр прожил еще шесть лет: он умер в 1992-м в 67-летнем возрасте. За эти шесть лет он много раз обсуждал случившееся с представителями церкви и капитанами уткяйвикских китобойных судов и в конце концов добился принятия новых правил, регулирующих охоту на самок китов с детенышами.

Еще недавно ни один западный ученый не стал бы слушать Брауэра, списав его историю на горячечный бред. Но он сам и другие инупиаты воспитаны в культуре, где считается, что люди и киты действительно могут общаться, а их взаимоотношения гораздо сложнее и глубже, чем просто отношения охотника и добычи. Сегодня, когда западные ученые пытаются лучше понять эти связи (и в целом способность животных мыслить и чувствовать), такие верования вызывают у них гораздо больший интерес. «Если вы взглянете на отношения между человеком и животными глазами коренных жителей, вам откроется целая новая вселенная, — говорит Мэтью Беттс, археолог Канадского исторического музея, изучающий культуру эскимосов. — И это прекрасный взгляд на мир!»

…Мы точно не знаем, когда именно люди научились охотиться на китов; ученые предполагают, что арктический китобойный промысел на Аляске появился между 600 и 800 годом нашей эры. На тюленей, северных оленей и моржей жители Арктики охотились еще за тысячи лет до этого. Рассказывают, что представители одной из северных народностей — дорсетцы — были такими сильными, что запросто могли догнать северного оленя или притащить домой моржа весом 1 700 килограмм. Но несмотря на их легендарную силу и выносливость, дорсетцы вымерли около тысячи лет назад.

Одна из теорий гласит, что дорсетцы не выдержали конкуренции с новыми племенами, пришедшими с Аляски. У новых племен были лодки из тюленьей кожи, позволявшие отталкиваться от берега и охотиться на китов: весной те подплывали достаточно близко, чтобы можно было улучить момент и ударить животное гарпуном, когда оно вынырнет вдохнуть кислорода.

Появление китобойного промысла полностью изменило Север. Теперь охотники могли добывать достаточно мяса, чтобы прокормить всю деревню. Постоянно перемещаться в поисках пищи больше было не нужно; возникли постоянные поселения. Изменился и общественный уклад: самые удачливые китобои скопили денег, стали капитанами и прочно заняли верхушку зарождающейся социальной иерархии. В таких поселениях охота на китов была центром культурной, духовной и повседневной жизни, а сами киты — основой многих арктических и субарктических моделей мира.

Появление китобойного промысла полностью изменило Север.

Когда в X веке сюда добрались первые европейцы, больше всего они были потрясены именно отношениями между аборигенами и китами. Средневековая литература описывала Арктику как землю, где живут злобные «исполинские рыбы» и люди, которые умеют выманивать их на берег колдовскими силами и магическими заклинаниями. Даже когда исследователи и миссионеры оставили подробные свидетельства о том, как именно аборигены охотятся на китов, ощущение мистичности происходящего никуда не исчезло. В 1938 году американская исследовательница Маргарет Лантис назвала верования инупиатов, инуитов и других северных народов «культом китов».

Принятые в этих местах табу и ритуалы, которые призваны скрепить отношения между китами и людьми, говорят в пользу этой формулировки. Так, во многих китобойных поселениях только что убитому киту подносили дорожные сумки с едой и пресной водой, чтобы ему удобнее было отправляться в потусторонний мир. У каждого китобоя была собственная песня, призывающая китов. Иногда шаманы проводили религиозные обряды внутри круга, сделанного из костей животного. И, конечно, каждый охотник имел амулет, который в китобойных династиях передавали от отца к сыну.

Приезжим все это кажется загадочным и непостижимым. А археологам и биологам — особенно: настолько эти ритуалы идут вразрез с западными научными принципами, отвергающими любой намек на антропоморфизм. И такое отношение мешает нам по-настоящему понять древнюю историю Арктики, говорит Эрика Хилл, зооархеолог из Университета Аляски. Изучая «животные артефакты» вроде китобойных амулетов и кругов из костей, археологи отмахнулись от их ритуального и сверхъестественного значения, не попытавшись даже понять, что они значили для создававших их людей. Вместо этого они сосредоточились на материальных показателях: что древние люди ели, сколько калорий потребляли, как выживали.

…В поп-культуре идея о мистической связи коренных народов с животными встречается настолько часто, что уже стала клише. А вот археологи как правило обходят эту тему стороной. Хилл заинтересовалась ею в 2007 году, во время экспедиции по Чукотке. Древняя стоянка на вершине холма, где им предстояло работать, была основана тысячу или две тысячи лет назад — еще до расцвета китобойного промысла в регионе. Обследовав вершину, археологи обнаружили несколько черепов моржей, образующих явно рукотворный круг. Как и многих археологов, Хилл учили, что древние люди в суровом северном климате старались беречь энергию и редко тратили ее на что-то непрактичное. То, что люди волокли тяжелые черепа на вершину высокого холма, где было полно камней примерно такого же размера, показалось странным.

Вернувшись домой, Хилл стала искать информацию о других странных ритуалах с останками животных. Примеров оказалось сколько угодно: усыпальницы, полные овечьих черепов, ритуальные похороны волков и собак, круги из моржовых черепов по обе стороны Берингова пролива. Но самые интересные артефакты были связаны именно с китобойными промыслами.

В музейных коллекциях США хранится немало китобойных амулетов. Среди них Хилл обнаружила несколько искусно вырезанных из дерева экспонатов, когда-то украшавших лодки. Один был особенно красив: он изображал плывущего по морю кита; дыхательное отверстие было украшено драгоценным обсидианом. Интересно, что амулет располагался в лодке таким образом, что изображение кита смотрело вниз, в океан. Оказывается, это произведение искусства предназначалось не людям, а китам: «Идея в том, что кит подплывет к лодке, привлеченный собственным изображением, так что изображение должно быть максимально лестным».

«Идея в том, что кит подплывет к лодке, привлеченный собственным изображением, так что изображение должно быть максимально лестным».

Юпики с острова Святого Лаврентия рассказывают, что иногда киты проводят целый час, плавая прямо под лодкой, как будто действительно разглядывают резьбу. Если лодка чистая, резьба красивая, а люди ведут себя с уважением, говорят они, кит в конце концов подплывает так, что его можно достать гарпуном. Если же кит на амулете изображен неудачно, а лодка грязная — значит, эти охотники ленивы и не смогут распорядиться телом кита с должным уважением. В этом случае он уплывает. «Киты все слышат и вообще похожи на людей, — рассказывает другой китобой. — Сначала навстречу китобойной флотилии отправляется небольшая группа китов — посмотреть, какой экипаж им покажется более симпатичным. Потом эта группа возвращается, чтобы рассказать об увиденном остальным».

В то, что киты умеют коммуницировать друг с другом и с людьми, верят не только в Арктике. Гораздо южнее, на полуострове Олимпик и острове Ванкувер, индейцы-китобои мака и нуу-ча-нульт месяцами соблюдают ритуалы, призванные выразить китам уважение, и очень стараются ненароком их не оскорбить. Прямо накануне охоты китобои исполняют песню, в которой просят кита отдать себя им.

Именно так: и индейцы, и эскимосы-китобои верят, что не они ловят китов, а киты добровольно отдают себя в руки людей. Причем кит, предлагая свое тело, вовсе не приговаривает себя к смерти. Он решает быть убитым только теми охотниками, которые примерным поведением и тщательным соблюдением ритуалов доказали, что они распорядятся его останками по всем правилам, в результате чего он сможет переродиться. К примеру, юпики верят, что белуги когда-то жили на суше и мечтают туда вернуться. Отдавая себя рыбакам, белуга в ответ ждет от них ритуалов, которые помогут завершить эту трансформацию и переродиться на земле.

На Западе с его промышленными масштабами животноводства мы привыкли считать животных, которых едим, низшими существами. Для эскимосов же охота на китов — состязание равных с равным. Они полагали, что киты живут в подводном социуме, который похож на их собственный.

Сегодня биологи, изучающие поведение китов, во многом подтверждают свойства, которые эскимосы приписывали этим животным еще тысячу лет назад. Так, профессор Университета Далхаузи в Новой Шотландии (Канада) Хэл Уайтхед утверждает, что у китообразных есть собственная культура.
Странно слышать это слово применительно к животным: обычно оно закреплено за человеческими сообществами. «Культура» в этом контексте означает социальную информацию, которая передается из поколения в поколение. Уайтхед нашел подтверждения своей теории сразу во многих недавних исследованиях. Одно из них доказывает, что полярные киты в северной части Тихого океана (у побережья Аляски) и в Атлантике (возле Гренландии) поют разные песни — подобно тому, как человеческие сообщества формируют разные диалекты или музыкальные стили. Точно так же косатки, живущие в водах южнее острова Ванкувер, приветствуют друг друга не как косатки, живущие севернее того же острова, — несмотря на то, что генетически группы почти идентичны, а их ареалы обитания пересекаются. Значит, эти различия не запрограммированы генетически и не обусловлены разницей мест обитания: это результат общения внутри кланов.

Профессор Хэл Уайтхед утверждает, что у китообразных есть собственная культура.

Детеныши китов довольно долго остаются рядом с матерями (как минимум год). Настолько прочная связь между матерью и ребенком тоже способствует передаче культурной информации — тем более что полярные киты живут достаточно долго, чтобы успеть накопить знания об окружающем мире, которые подрастающему поколению будут полезны. (О долгожительстве китов стало доподлинно известно в 2007 году, когда охотники на Аляске, убив кита, обнаружили в его теле наконечник гарпуна. Такие гарпуны производили только в период между 1879 и 1885 годом и с тех пор практически не использовали — это значит, что кит жил с этим наконечником как минимум 117 лет, да и во время получения травмы наверняка был уже взрослым.)

Остальные древние верования в свете последних исследований тоже звучат не так уж абсурдно. Эскимосские охотники утверждали, что запах дыма может выкурить китов из их «лагеря», но ученые годами были уверены, что киты неспособны чувствовать запахи. В конце концов нидерландские исследователи доказали, что киты действительно могут обонять. Даже легенда юпиков о том, что белуги когда-то ходили по земле, оказалась не лишенной оснований: 50 миллионов лет назад предки современных китов и правда жили на суше. Как напоминание об этом у зародышей китов и сейчас можно заметить задние конечности — правда, они исчезают задолго до рождения детеныша.

Конечно, в исследованиях ни слова нет о том, что киты «добровольно отдают себя людям». Зато они действительно умеют выстраивать сложные отношения внутри клана, совместно решают взаимовыгодные задачи и, главное, способны к межвидовой кооперации с другими видами и с людьми. Стоит осознать эти способности китов (а древние охотники их, безусловно, осознавали) — и отсюда уже полшага до вывода, что у китообразных и правда есть подводный социум и что они действительно могут донести свои нужды и желания любому человеку, который захочет слушать.

…В начале XX века, с вторжением европейцев и американцев на Север, китобойный промысел радикально изменился. Индейцам-китобоям пришлось закончить промысел в 1920-х годах, после того как коммерческие китобойные флотилии почти целиком уничтожили серых китов. На Чукотке китобойный промысел в 1950-х оказался в руках государства. Даже последние цитадели — инупиатские поселения на Аляске — были под угрозой исчезновения. В 1970-х Международная китобойная комиссия потребовала прекратить промысел, поскольку ученые опасались, что в мире осталось лишь 1 300 особей полярных китов. Гарри Брауэр — старший и другие капитаны китобойных судов, которые всю жизнь накапливали знания о китах и их среде обитания, понимали, что цифры ошибочны.

Но в отличие от других китобойных культур у инупиатов была возможность бороться — спасибо гигантским налогам, которые они стали получать во время нефтяного бума на Аляске. На эти деньги китобойные общины наняли ученых, которые специально разработали новую методологию подсчета китов с помощью гидрофонов (до этого китов считали буквально «по головам», кроме тех, кто обитает во льдах). Исследования доказали, что китов на Аляске действительно гораздо больше, чем полагало правительство, и китобойный промысел разрешили возобновить — в ограниченных масштабах. Параллельно с охотой некоторые китобои, зная характер и повадки китов как никто, активно сотрудничают с учеными, помогая им изучать этих животных (человеку, воспитанному в западной культуре, эти вещи кажутся абсолютно несовместимыми, но для местных жителей охота на китов и любовь к ним друг другу не противоречат). Так что сегодня полярные киты продолжают поддерживать сообщество инупиатов — как физически, так и культурно.