Шевченко, ты — космос. О Тарасе как о художнике

Тарасу Шевченко очень не повезло: он родился рабом и до двадцати четырех лет им и оставался. Нетрудно предположить, как это отразилось на психике поэта и художника. В конце концов его выкупили, то есть купили для того, чтобы он стал свободным, — тоже, кажется, унижение. Шевченко не простил своей неволи. Он ассоциировал свою печальную судьбу с историей родины, также оказавшейся в узах рабства. И он стал мстить, стихами подрывая устои империи, призывая к бунту и освобождению. Его снова и снова делали рабом и опять освобождали, а он снова мстил — как поэт. Как художник Тарас Григорьевич так себя не проявил, хотя, наверное, и мог.

Человек-фотоаппарат

Шевченко виртуозно освоил технику живописи и графики, в частности акварель и гравюру. Но сюжеты, которые он разрабатывал, темы, которые он исследовал, были далеки от социальной актуальности, от радикального новаторства. Можно подумать, что в Шевченко жили два творца, и один из них — это безумный поэт-бунтарь, накапливающий в себе немыслимый потенциал страданий, чтобы взорваться и уничтожить этот несправедливый мир. Другой творец — художник, больше лирик, человек-фотоаппарат, фиксировавший события своей жизни, рефлексирующий состояния собственной души. Печальный внимательный наблюдатель.

Логико-вербальный способ мышления у Шевченко доминировал над визуальным, а изобразительное искусство было для Тараса Григорьевича чем-то вспомогательным. Не зря о нем как о художнике говорят меньше. Как написал критик Владимир Кранихфельд, «вечная память Шевченко-поэту и добрая память Шевченко-художнику».

Изобразительное искусство было для Тараса Григорьевича чем-то вспомогательным.

Тарас иллюстрировал свою жизнь. А так как жил и творил он на перекрестке множества художественных направлений, таких как сентиментализм, классицизм, романтизм, реализм, то и взял от каждого понемногу — самого простого, не радикального, не агрессивного. В его работах почти не найти влияния идей революционного романтизма его современника Эжена Делакруа или мрачных метафор серии офортов «Капричос» Франсиско Гойи, зарождающегося критического реализма, представителем которого был Павел Федотов (вспомните полотна «Свежий кавалер», «Сватовство майора», написанные в 1840-е годы). Кстати, Федотов тоже дружил с Брюлловым и пользовался его покровительством.

Шевченко выработал свой достаточно уникальный стиль, эдакий сентиментальный романтизм, замешанный на классической традиции с привкусом реализма. Его прекрасные акварельные пейзажи, похоже, создавались в моменты глубокой медитации, отрешенности. Художник будто превращался в то пространство, которое изображал. Его картины природы — это портреты свободы. Мягкие, призрачные, прозрачные, успокаивающие.

Для Шевченко работа над акварелями была своего рода врачеванием души. Благодаря созданию этих медитативных картинок он сохранял психическое здоровье и выдерживал все кошмары офицерских издевательств, муштры, изнуряющих походов, запретов, созерцания исторической руины, нищеты в Украине и прочего. Картинки как бы проходили через фильтр и ласково ложились на сердце и автору, и зрителю. Одним словом, художник был великим мастером «пейзажа души». Его же поздние офорты стали более тяжелыми, потеряли воздушную поэтичность, но приблизились к реализму.

Стильный и сильный

Особое место в творчестве Шевченко занимают автопортреты. Тарас внимательно всматривался в себя, любовался, даже делал себе комплименты. Он осознавал свою миссию и понимал, что работает на историю. Он никогда не изображал себя насупленным (как видят его многие современные скульпторы и художники), потому что таким никогда не был. На его автопортретах глаза всегда живые, Шевченко с интересом вглядывается в себя и одновременно в зрителя. Тарас был всегда стильным и сильным, но никогда мрачным, погруженным в бесконечное болото тяжелого смура, который вызван думами его, думами. Шевченко знал, что победа будет за ним — не сейчас, так потом.

У него есть несколько шаржей на себя, которые он рисовал на полях рукописей, и один набросок себя голого, сделанный во время аральской экспедиции. Мы точно не знаем, насколько популярным было среди художников того времени изображать себя в обнаженном виде (сохранилось совсем немного подобных опытов) и сколько раз это делал Шевченко, но один такой рисунок до наших времен дожил. На картинке Тарас бодро шагает вдоль берега моря, его тело упругое, крепкое, округлое. Сумка, которая свешивается на живот, совсем не прикрывает гениталии поэта. Психологи предполагают, что это изображение — одна из форм сексуального самоудовлетворения в условиях военной службы, оторванности от женщин, которых поэт обожал. Но Шевченко изобразил себя шутливо: с посохом, в атласно отсвечивающем головном уборе, развевающемся плаще-накидке. Этакий кот в сапогах, вышедший на прогулку или даже охоту на прекрасную даму. Возможно, он просто подражал Дюреру, которого боготворил.

Картинку долго держали под запретом, словно Шевченко не имел тела и вообще был не человеком, а кем-то вроде идола. Хотя «идол» Тарас Григорьевич мог позволить себе такой текст:
«Ой *бались копачі
З Переп’яті ідучи.
Ой *бались на межі
Попсували [нрзб.].
Хоч карбованця й дали,
Зате ж уже й доп’яли».
(Источник текста: запись Шевченко в альбоме 1846—1850 годов (ІЛ, ф. 1, № 108, арк. 4). Датируется на основе упоминания про раскопки Перепьяти, ориентировочно июнь-июль 1846 года.) Может, где-то и рисунки подобного содержания сохранились, кто знает.

Надо сказать, что Тарас Григорьевич любил и умел рисовать тело и после студенческих штудий. В период солдатской ссылки мы видим у него много тел, как правило мужских. Это киргизы, казахи, взрослые и дети, друзья-солдаты. В основном он изображал торсы — гладкие, без изъяна, соблазнительные. Шевченко любовался ими, наблюдал, как струится свет по коже, не встречая препятствий, делая тела нежными, светящимися, пластичными, податливыми и хрупкими. Даже непонятно, как обладателям этих воздушных телес удавалось выживать в тех суровых условиях. Это были не рисунки, это звучала музыка, созданная из игры света и тени.

Это были не рисунки, это звучала музыка, созданная из игры света и тени.

Сочные формы

Трепетное отношение у Тараса Григорьевича было к женскому телу — здесь ко всему перечисленному добавлялась чувственность. Выпуклые сочные женские формы он наделял особой привлекательностью, как бы предлагая не только созерцать изображение, но и попробовать его на вкус. Так, портрет Амалии Клодберг «Женщина в постели» напоминает пышное пирожное.

Подражая Брюллову и другим великим художникам или копируя их, Шевченко не отступал от своего понимания идеального женского тела — оно должно быть богатым, роскошным, гладким, аппетитным. Женские тела в его работах очень похожи одно на другое; «Русалки», «Сама себе в своем доме», «Мария», «Натурщица» и прочие выглядят как сестры. Это можно сказать и о большинстве женских портретов, созданных Тарасом Григорьевичем: пухленькие лица, надутые губки, большие добрые коровьи глаза.

Идеальное женское тело у Шевченко должно быть богатым, роскошным, гладким, аппетитным.

Поэт-футурист Гео Шкурупий так писал о его изображениях: «Физическая красота женщины, взлелеянная воображением Шевченко, всегда имела одинаковые прелести. Стоит посмотреть на портреты, которые он писал со знакомых женщин, и сразу бросается в глаза, что тип женщины Шевченко имеет белое лицо и немного крупную фигуру, одинаковый разрез глаз, что придает лицам удивительное сходство. Черные, иногда карие, большие глаза и черные шнурочком брови так нравились поэту, что он считал их непременной принадлежностью женской красоты. Женщина, которая нравилась Шевченко, должна была быть живой и страстной, чтобы под ней земля горела на три сажени. Высокий гибкий стан, скромность, правдивость и сердечная доброта сочетались в воображении Шевченко как несомненные признаки внешней и моральной женской красоты».

Страстная Катерина

Даже знаменитая «Катерина» при всей своей трагичности сюжета имеет стойкий эротический дух. Дмитрий Антонович подчеркивал эту характерность подачи образа: «С деликатной нежностью обозначены грудь, плечи и руки, а поверх них натурально и с необычайным вкусом размещены складки широкой белой рубашки; утолщение стана выведено с грацией деревянных швабских скульптур, рельефная голова с расстроенным лицом — без малейшего подчеркивания». Шевченко, возможно, хотел, чтобы мы сквозь одежду видели тело Катерины, прекрасное тело беременной женщины. Да, связалась с клятым москалем, а он обманул и бросил девушку, но ведь любовь ее была настоящей, страстной, чистой, а в результате и смертельной. Горе сделало Катерину еще более прекрасной, в ней появилось что-то божественное.

Даже знаменитая «Катерина» при всей своей трагичности сюжета имеет стойкий эротический дух.

Трудно сказать, что конкретно хотел выразить Шевченко этим многослойным в плане смысла произведением, так как картина не является прямой иллюстрацией к одноименному литературному произведению. Но мы видим, что москалик не просто бросает Катерину, — он удирает, потеряв саблю, то есть честь и совесть. А на земле, под ногами Катерины, лежит топор. Возможно, сейчас женщина приподнимет подол, возьмет топор в руки — и всем врагам горе будет.

Об изобразительном творчестве Тараса можно писать бесконечно, возвращаться к уже написанному, переделывая, открывая новые смыслы и образы. Потому что у нас был и есть Шевченко-поэт, Шевченко-художник, Шевченко-космос.