«Перед съемкой я говорю себе: ты никто» — Кир Эсадов об этике, цвете и новой выставке

Когда мы познакомились, ты сказал, что не даешь интервью, потому что чаще всего это превращается в формат «калитка души», то есть клишированный диалог для студенческой газеты. Почему для тебя так важно избегать этого?

Мне не подходит паблисити. Мне нравится существовать как призрак и тихо заниматься своим делом, чтобы меня не трогали. Я никогда в жизни не хотел быть известным, не понимал, в чем кайф.

Но когда ты говорил про «калитку», было ощущение, что ты как бы выше этого всего.

Мне бы хотелось возразить сейчас, но, может, я и правда такой. Мне хочется сделать ремарку, что «калитка души» — это наша с тобой шутка, а не в буквальном смысле мы здесь ее настроились открывать.

Видишь, ты даже сейчас боишься, что люди подумают, будто это не ирония. Тебя так смущает пошлость?

А как она может не смущать? У нас такое огромное количество пошлости вокруг. Когда включаешь телевизор или листаешь журналы, возникает ощущение, что каждая редакция убеждена: ее зритель — идиот. Сплошной набор штампов, от которых все боятся отойти, иначе «зритель не поймет». Почему зритель чего-то должен не понимать?

Но тебя-то просят об интервью интеллектуальные издания.

Да, интеллектуальные издания, но за последние одиннадцать лет ни на одном интервью мы не избежали вопроса, что же меня вдохновляет.

Что тебя вдохновляет?

Ужасный вопрос, так меня вымораживает.

Слово «вдохновляет» вообще переоценено, мы его не очень понимаем. Кажется, что это эмоция, от которой ты сейчас воспаришь, но это же метафора. «Вдохновение» не имеет четкого значения, как, например, «любовь». Нигде не прописана четкая дефиниция, понимай как хочешь — и мы по-разному понимаем.

Чем бы ты заменил слово «вдохновлять», если бы задавал вопрос сам себе?

«Что вами движет», «зачем вы это делаете».

Зачем ты это делаешь, Кир?

Мне просто нравится. Всегда нравилось нажимать на кнопку фотоаппарата, с годами это не изменилось. Я не знаю, что еще в жизни делать. Меня привлекает фотография — как медиум, искусство, явление.

По сути, мне больше ничего не хочется делать. Меня уже не прет от процесса фотографирования, как раньше, когда он был загадкой, но мне нечем его заменить. Оставь меня сейчас без фотографии — наверное, пойду посуду мыть.

Оставь меня сейчас без фотографии — наверное, пойду посуду мыть.

Почему ты снимаешь только ч/б?

Так проще. Цвет — это еще один выразительный слой, который нужно держать в голове. Я маниакально выверяю тон, делаю пять вариантов кадрирования, которые отличаются на два миллиметра, и очень сам себя раздражаю. Если я буду еще сидеть и над цветом, я сойду с ума.

Есть прекрасная фраза Сары Мун, я говорил ее на прошлом интервью для Птички: «Цвет — патология в фотографии». Черно-белая фотография ирреалистична сама по себе, она этим подкупает. Изначально цвета в фотографии вообще не было, это ее и обособляло, пока она была «припаркой» к живописи.

Но если совсем честно, я просто интуитивно чувствую, что так правильней.

Я очень хотела посмотреть на твои работы в цвете, потому что свою жизнь без цвета представить не могу. Но ты бы их, наверное, не любил.

Дело не в том, что любил или не любил. Меня это просто не трогает. Хотя я ничего не имею против цветной фотографии в целом. Я могу делать одно, а любить разное. Один из моих любимых фотографов — Майк Бейли-Гейтс: вот уж где цвет.

Как ты называешь людей, которых снимаешь?

Модели.

Тебя не раздражает это слово?

Почему оно должно меня раздражать?

Модель — это то, что мы объективируем. Модельку самолета можно покрутить, модельку человека.

А почему ты не можешь относиться к модели как к человеку?

Я отношусь — до и после съемки. Во время съемки я соблюдаю комфортные условия для человека, но уже вижу только тело и пространство, не личность. Хотя вообще-то мне близок гуманизм.

У меня нет такой проблемы. В самом начале моего обучения в Родченко Ирина Меглинская, мой мастер, задала этический кодекс: «Самое главное условие — это чтобы ваша модель нравилась сама себе на фотографии». Если модель себе не нравится на фото, она больше никогда к тебе не придет, а это провал.

Это ты про коммерцию.

Какая разница. У тебя и там модель, и здесь модель. Если модель никогда ко мне больше не придет, я не закончу работу, не допишу свое послание, не дострою мир и не скажу что-то важное. Почти перед каждой съемкой я себе повторяю: «Кир, ты никто». Я останусь никем, если мне будет некого снимать. Ну и вообще это вопрос репутации, что ты за человек и как окружающим живется рядом с тобой.

Но ты ощущаешь власть, когда снимаешь человека?

А что власть? Для меня это исключительно механический процесс: куда нужно встать, когда нажать на спуск, как повернуть голову, чтобы все выглядели красиво.

Хотя «власть» — красивое слово. В моей власти сложить картинки так, чтобы создать собственную реальность, какую мне только вздумается, и разговаривать ею. В нее можно пригласить других, но она будет только моей. Визуально создать новый мир — это ли не власть?

Я хочу договорить про моделей. Меня, например, раздражает не само слово, а количество его вариаций. В фешн-индустрии меня обескураживает, что есть модели и есть модели плюс-сайз. Это неправильное разделение, работа-то одна. А еще люди выделяют арт-моделей, это максимально странно.

А что это такое?

Ну вот ты была арт-модель, потому что снималась для арт-проекта. И это неверно, называть тебя арт-моделью, — ты много снимаешься, знаешь свои ракурсы, понимаешь свою телесность и как включить взгляд. Почему ты, выполняя ту же самую работу, должна называться какой-то другой моделью? Это все одна функция.

Ты часто снимал толстых людей. Я среди них. (Часть этих снимков будут показаны на выставке. — Прим. ред.)

Не до конца понимаю, до какой границы ты не толстый, а с какой — толстый. Я снимаю разных, но самое главное — эротизм, и это внутреннее самоощущение. Его нельзя подделать — сколько бы кто ни весил, — если он отсутствует в человеке.

Кстати, в последней серии, которую мы с RuArts выставляем, у меня не было ни одного мальчика или девочки, кто бы не сказал мне: «Что-то я пожирнел на днях, не знаю, что на фото выйдет».

Я так не говорила.

Ты сказала: «Даже несмотря на мой вес, знаешь, мне все равно нравится».

Точно. Это от привычки получать пи***лей за лишнюю складочку.

Ага, а на другой чаше весов — можно снять корпулентную барышню, и все такие: «Класс, он снимает больших женщин, давайте срочно начнем аплодировать!» Почему это вообще должно быть важно? Меня это очень расстраивает, у меня ощущение, что никто не заметил, что эта большая женщина — огнище. Вот сама по себе. Каждый раз начинаю в себе сомневаться: я или лицемер, или слепой.

Очень надеюсь, что мы доживем до момента, когда будем делать простые правильные вещи, потому что это нормально — а не потому, что их нужно делать «из толерантности».

Было такое, чтобы ты делал фотографии из своих убеждений?

Любую фотографию я делаю из своих убеждений. Мое главное убеждение — что внешний мир такой и отворачиваться нельзя. Никому, вообще, никогда, ни от чего.

У тебя бывало такое, чтобы модели не нравились фотографии и она просила их удалить?

Было. Давно. На композитках. Я сделал какой-то ужасный свет, зачем-то снимал снизу — в общем, дико изуродовал девочку. Она сказала, что это кошмар, я ответил, что полностью согласен и могу только принести извинения. Конечно, никто эти фотографии не увидел.

И это все? Один раз за десять лет?

Может, не один, но пока никто не просил удалять. Хотя перед съемкой мы с человеком всегда проговариваем, что если ему не нравятся фотографии, я их удаляю — чтобы они ни его, ни меня не мучили. Вот, кстати, про власть: это ее прямое делегирование модели.

Давай представим, что появляется модель с твоей любимой фотографией и говорит: «Я больше себе здесь не нравлюсь, не могу на эту фотографию смотреть, удали ее отовсюду». Что чувствуешь?

Я расстраиваюсь и удаляю.

Конечно, то, о чем ты говоришь, не может не вызывать холодок по спине. Потому что это реальные истории, такое было у той же Анастасии Тайлаковой из «ФотоДепартамента». Там был какой-то дикий эпизод, я плохо помню в подробностях, могу соврать. Одна ее модель завела новые отношения, ее бойфренд стал в нее вливать, что во внешнем мире не должно быть ее «голых» изображений. Завязалась судебная тяжба, и суд встал на сторону модели. Тогдашнее фотографическое сообщество молилось, чтобы с ними такого не произошло. Но я бы не пошел в суд. Просто с болью удалил бы и все.

Это иронично, потому что когда смотришь на твои работы и тебя, кажется, что ты авторитарный чувак и будешь бороться до последнего.

Странно вести этот разговор, это же обычная этика фотографа.

То есть ты считаешь, что любой художник должен убирать работы, даже если это важная часть серии?

Я думаю, он должен установить правила хорошего тона и им следовать. Так должно быть в каждой профессии. Я установил себе такие. Не хочешь ввязываться в этику — собирай модел-релизы и ходи к юристу.

Не хочешь ввязываться в этику — собирай модел-релизы и ходи к юристу.

Художник — это профессия?

Конечно. Название твоей профессии регламентируется тем, как ты зарабатываешь деньги. Я ощущаю себя профессиональным фотографом, но моя профессия называется «художник», потому что я продаюсь через галерею.

У нас когда-то с Полиной Канис был разговор, что ты вот делаешь-делаешь работу, тебе выдают гранты, авансы и возлагают большие надежды, потому что рассчитывают, что ты сделаешь большое искусство, — а ты работаешь и у тебя ощущение, что мастеришь поделки.

И это действительно процесс, в котором ты не можешь заранее знать, что создашь искусство. Ты просто применяешь свое мастерство, как горшок обжигаешь. И вдруг этот горшок становится настолько красивым, настолько глубоким, что его поднимают в ранге до произведения искусства.

Мне странно, когда люди говорят: «Я занимаюсь искусством, я произвожу предмет искусства». Нет, часто ты создаешь просто предмет. А если он окажется предметом искусства, это фатальная удача.

О чем твоя выставка?

О моих эротизмах. Я так не люблю этот вопрос, потому что ответ никогда не будет полноценной правдой, с одной стороны. А с другой — для зрителя картинка может быть совсем про другое, чем для автора.

Ты не хочешь программировать зрителя.

Не хочу. Давай я попробую ответить, но ты пойдешь на выставку и все забудешь, ладно?

Это портрет человеческого подсознания, который я изобразил с помощью танцовщиков, исполняющих контемп, реальных пар и одного порноактера. Это мои и, надеюсь, твои глубинные импульсы, которыми никто не умеет наслаждаться. Это про то, что невозможно сблизиться с кем-то по-настоящему, потому что мы не знаем себя, своей сути. Про то, что, сближаясь с другими, мы приближаемся к себе настоящим. Это та незначительная часть свободы и правды, которая у нас есть. И конечно, про мой бесконечный цикл: желание испытать прикосновение и бесконечное его избегание.

Почему? Ну вот мы с тобой близки?

До определенного значения. Это очень уклончивый ответ, но можем ли мы быть близки по-настоящему, можем ли по-настоящему друг друга понять? Мы создаем пары, потому что вместе идти по жизни чуть проще.

Мир — очень гадкое, мерзкое, страшное и неприятное место. В нем иногда невыносимо. Мы все внутри говнюки. Сто процентов людей — говнюки. И ты говнюк, и я говнюк. И если ты встретил другого человека, говнючесть которого ты способен терпеть и который принимает твоего говнюка, это мой вариант близости. После этой точки абсолютно точно лежит нечто прекрасное, после всех вышеописанных ужасов.

Мы все внутри говнюки.

Ты хочешь еще о чем-то поговорить?

Нет, я не очень люблю говорить касаемо себя. Я не очень сам себе интересен.

Потому что тебе все понятно?

Я просто себя не завораживаю.

Но у тебя бывает такое, что ты себя удивляешь идеями?

Нет.

Ты собой не восхищаешься?

Конечно нет. Ничего восхитительного не происходит, не могу восхищаться собой на пустом месте.

Неужели ты совсем не признателен себе за то, чем занимаешься?

Еще рано. Эпос, который я себе придумал десять лет назад, еще долго обрисовывать. Я могу только пригласить посмотреть фрагменты.

Но с другой стороны, я точно горжусь фотографической частью: тот технический фокус-покус, который я вырабатывал годами, пока никто не повторил. Фотографически это интересная вещь. Инфа — сотка.

Выставка «Маленький друг» будет проходить в галерее RuArts до 30 июня.