Энурмино. Собачий край

Я собрался тонуть. Лодку — «казанку», на которой я хотел добраться из Нешкана в Энурмино, — заливало водой. Мы все промокли, но больше всех досталось хозяину лодки Андрею: он перевалился за борт и всем корпусом стал выдавливать «казанку» в море. Со стороны это, наверное, выглядело комично — трое мужчин в лодке барахтаются в пяти метрах от берега, а волны толкают ее на сушу, обливая моряков с головы до ног. В конце концов, благодаря нечеловеческому упрямству Андрея, нам удалось отойти от берега.

То, что произошло дальше, заставило меня серьезно пожалеть о своем решении добираться вплавь: второй чукча по имени Паша достал из пакета двухлитровую бутылку пива и, сделав несколько солидных глотков, передал ее рулевому. Я опасался, что сегодня мы не доплывем, но сходить с лодки было поздно, а просить повернуть к берегу — неудобно: чукчи не поймут. Думая об этом, я зачем-то привязывал кофр с аппаратурой к пых-пыху. Бутылка была распита за меньшую часть пути; на мое счастье, алкоголь сломил только Павла — Андрей управлял лодкой довольно уверенно.

Мыс у Полярки встретил нас типичной для осеннего моря «стиральной доской» — лодка соскакивала с одной метровой волны на другую. Наконец через полтора часа показался поселок. На берег мы влетели на полном ходу, мотором пропоров песок. Затаскивать лодку на высокий берег пришлось на грузовике.

Бутылка была распита за меньшую часть пути.

Энурмино (в переводе с чукотского — «за холмами») расположен в живописной долине, окруженной сопками. Это маленький поселок, в котором живут чуть менее 300 человек. Он стоит на песчаной косе: с одной стороны — открытое море, с другой — лагуна. Говорят, море наступает, и некоторые дома местным жителям приходится переносить вглубь поселка.

Энурмино, как и Нешкан, образован искусственно в 1950-е. Часть жилых домов, которые местные называют коттеджами, была построена в середине 2000-х. Но в основном здесь «чукотские домики», которым почти 70 лет.

В Энурмино добывают китовое и моржовое мясо, выделывают кожу, зимой ловят нерп. Я прошу охотников взять меня утром с собой. Управляющий — Александр Тымкырольтургин — велит мне быть на побережье в четыре утра. Без десяти четыре я уже сижу на лавочке рядом с останками растерзанной хищником белой птицы — ее перья веером раскинулись на зеленой траве. В четыре восемнадцать в одиночестве встречаю рассвет. В четыре сорок иду выпить чаю. От берега мы отходим в пять тридцать. Возвращаемся с одной нерпой — подстрелили еще лахтака, но потеряли.

На второй день я снова встаю в три часа ночи, но выдвигаемся мы опять в половине шестого. В море встречаем нешканцев: они приплывают на наши выстрелы по моржам и удачно гарпунят трех «наших» животных.

Охота для многих местных мужчин — единственный способ заработать: больше в маленьком Энурмино делать нечего. Бюджетных мест мало — вакансий на госслужбе не найти. Девушки уезжают учиться в Анадырь; возвращаются не все.

Охота для местных мужчин — единственный способ заработать.

Раньше в Энурмино, как и почти в каждом чукотском поселке, разводили песцов. Сейчас о пушных временах напоминают только разбитые клетки и остовы строений: во время перестройки эта отрасль на Чукотке рухнула. Как и некоторые другие — фермы с коровами и домашней птицей, овощеводство в теплицах на горячих источниках.

С райцентром поселок связывают только рейсы вертолета «Чукотавиа», нерегулярные и непредсказуемые: в мой приезд три десятка детей ждут возможности вылететь из Энурмино на занятия, но вертолет сломан. Вывезти улов и продать его в райцентре могут себе позволить немногие, хотя билет стоит всего 6 600 рублей (100 долларов). Вездеходом же в поселок добираться дорого, долго и непросто, а дорог в тундре нет.

Круглый год здесь ездят на собачьих упряжках. Любая собака лучше автомобиля — для нее нужен только корм.

Собака лучше автомобиля — для нее нужен только корм.

Спутники вместо еды

В Энурмино один магазин, который не работает по выходным, один полицейский, начальная школа с детским садом, маленький клуб и крошечный национальный танцевальный коллектив. Единственная общественная баня сгорела, жители сооружают помывочные в старых контейнерах. Больницы нет — только фельдшерский пункт. Временами приезжает стоматолог из райцентра, которая отвечает еще за пять поселков. Говорит, здоровье у местных запущенное, и лечиться они не спешат. Одной женщине пришлось вырвать сразу пять зубов — врач пошутила, что из них можно сделать ожерелье.

Полки единственного магазина во время моего приезда были пусты: конец сезона. Раз в год сюда приходит «генгруз», иногда пробиваются один-два вездехода — все местное продуктовое изобилие умещается в десятке двадцатитонных контейнеров. При мне в Энурмино пришел контейнер с капустой, но она доехала в поселок уже гнилой.

Капуста доехала в поселок уже гнилой.

Привезенные кораблем сигареты «повисли» в каком-то из контейнеров. Администрация магазина ищет их которые сутки, чукчи терпят и покупают с рук у нешканцев буквально втридорога. Водку и пиво желающие тоже приобретают в Нешкане — энурминцы отказались от продажи спиртного, и его сюда не завозят.

Главное местное событие и развлечение — прибытие корабля: люди толпами бегут посмотреть, будто это полет в космос. Приезжий учитель начальных классов рассказывает, что никак не может привыкнуть к местным особенностям. «Прибегает чукча в школу и кричит: „Кита привезли!“ Дети срываются из-за парт и уносятся на побережье», — говорит он.

Другое развлечение — дискотеки. Субботняя закончилась на следующий день: заведующая закрыла клуб ровно в пять утра. Гуляли подростки, до сих пор не улетевшие на учебу, — отмечали день рождения. Потом пошли кататься на мотоцикле по поселку.

Материалы для ремонта — рубероид, гвозди — иногда привозят по морю. Что-то местные берут со старых развалин, но разбирать в Энурмино давно нечего. Была надежда на прогнивший поселковый клуб, но его решили ремонтировать.

Зато я вижу, как приезжие инженеры устанавливают вышку с оборудованием для спутникового телевидения. Их работе мешает постоянная непогода: несколько недель они потеряли в ожидании корабля с дополнительными конструкциями. Бульдозер и кран для работы везти не стали — поселковая администрация посоветовала нанять для тяжелой работы местных. Монтажники говорят, что рассчитывались с чукчами гайками и шайбами.

Ярко-красная вышка выделяется на фоне серого Энурмино. Правда, принимать цифровые сигналы смогут только телевизоры нового поколения, приобретенные в последние два года, — для всех остальных нужны специальные приемники, которых в поселках, как правило, не бывает. Какими телевизорами пользуются чукчи, если у их лодок моторы глохнут прямо в море, догадаться несложно. Почему нужно проводить цифровое телевидение, а не воду — неясно.

В Энурмино неожиданно много дерева — пни и стволы непонятных пород встречаются повсеместно. Во время штормов море приносит их из Канады и с Аляски. Местные жители пилят такую древесину и топят печи.

На берегу, полузасыпанные песком, покоятся несколько десятков порожних контейнеров — капитанам кораблей невыгодно оставаться до разгрузки, рискуя дождаться шторма и оказаться на неделю отрезанными от моря. Когда я предлагаю местным обменять или продать брошенный контейнер, мне моментально отвечают: «Какой разговор? Откапывай любой и увози!»

«На жизнь и водку не хватает»

На улице я поймал Владимира, который заходил к внучке за обедом — четвертинкой хлеба и вареной почкой моржа. Добычу Владимир нес домой на поднятых над головой руках, пытаясь уберечь от собственных собак.

«У меня воняет и не убрано», — предупредил он, но в дом пустил.

У Владимира было три папки с рисунками, накопившимися за его жизнь. Но сохранилась только одна — «лагерная»: рисунки из этой папки Владимир делал находясь в заключении в Магаданской области. На пожелтевших и обгоревших листах бумаги (горело лагерное помещение, но его личная тумбочка серьезно не пострадала), пропахших куревом и едким дымом, — случайные наброски, незаконченные фрагменты на манер работ известных художников, портреты Райкина, Пушкина, Горбачева и сокамерников. Здесь же — два автопортрета (один в виде черта) и единственное изображение его с женой. Все рисунки — карандашные: акварельными красками рисовать не дозволялось. Рисунков с чукотскими мотивами я не нахожу. Есть одно незаконченное женское лицо — повесившейся внучки.

Владимир работал юнгой на охотничьем вельботе в родном поселке («стреляли так, что приходилось уши руками зажимать»), служил в армии в стройбате. Там встретил первую русскую женщину в его жизни, которая «хотела попробовать чукчу». Потом вернулся, женился на чукчанке, но прожил с ней меньше двух лет и убил по пьяни — говорит, ревновал и в доме, как ему тогда казалось, было грязно. Срок должны были скостить до восьми лет, но у зэка уже было какое-то фантастическое количество «залетов», и под амнистию он не попал.

Он рассказывает, как однажды тащил с напарником груженные мясом и вещами волокуши через пургу, когда увидел перед собой сначала руки, а потом клавиши пианино. Пальцы играли музыку и уводили в сторону. Чукча последовал за этой игрой. Остановил его приятель — идти надо было совсем в другую сторону.

Владимир ест моржовую почку (приготовленную не по-чукотски, без крови), запивая подсолнечным маслом прямо из бутыли. Я спрашиваю разрешения на съемку «чукотского обеда».

«Снимай, конечно: можешь показать, как живет современный чукотский пенсионер!»

«Но пенсию вы получаете?»

«Получаю, конечно, — 19 тысяч рублей, для Севера это немного, на жизнь и водку не хватает».

«Пьете много?»

«По-разному бывает — иногда на день, на три, на неделю ухожу в запой. Но не пить не могу. Я бы и теперь выпил чуть-чуть».

У Владимира постоянно включен приемник — до Энурмино долетает только волна «Маяка». Мы слушаем забытые советские песни в чукотском захламленном жилище, потерянные во времени.

Я еду на Полярку. Станцию забросили в конце 90-х, теперь там живет одна чукотская семья. Нынешний хозяин — «шаман станции», 71-летний Николай — исполняет роль смотрителя и охранника.

От полярников остались только несколько рядов стеллажей с объемными металлическими коробками — советские киноленты. Николай говорит, что был и аппарат для просмотра фильмов, но он перекочевал в Энурмино и следы его затерялись.

Охотники из Энурмино и Нешкана часто приезжают на Полярку — в местной бухте почти не бывает штормов и всегда много моржей, лахтаков, нерп и рыбы. На станции много собак, прибежавших из Энурмино на запах свежатины. На моих глазах они отбирают друг у друга ласт моржа. «Приходи завтра — поставлю сеть, будет икра и рыба», — зовет Николай.

Частая шутка на Чукотке — «У вас вся спина соленая»: из-за жизни на море вся верхняя одежда, штаны и шапка пропитаны морской солью. В реке вода тоже соленая — приливная волна загоняет в исток морскую воду — и холодная. Когда, искупавшись, вылезаешь на берег, кожу будто обжигает.

В поселке нет источников питьевой воды — ее привозят с тундрового озера в бочках из-под топлива. Зимой пьют талый снег.

Я живу на второй линии домов, и море сразу перед моим окном. Глядя на него, я что-то понимаю про счастье. На Севере, а в Энурмино и Нешкане особенно, привыкаешь довольствоваться малым: простыми вещами, словами, маленькими случайными подарками. Я мечтаю о горячем душе, но все остальное у меня здесь есть: горячий чай, радио, приятное соседство, прогулки по школьным коридорам в сумерках и вид на море.