Фэшн-фотограф Денис Пил: «Не знаю, как красота может надоесть»

Ваши фотографии очень кинематографичны. При этом вы пришли в фэшн-фотографию, которая — поправьте меня, если я не права, — часто не предполагает глубокой закадровой истории. Как это произошло?

Я начинал как коммерческий фотограф, когда был очень молод. Я открыл для себя мир моды, и мне понравилось: казалось, что это была очень творческая и полная роскоши область, что там очень много возможностей. В 60-е весь мир переживал взрыв, все менялось, даже способ взаимодействия между людьми. И вот так получилось.

80-е были золотой эрой моды и модной фотографии. Что происходит с индустрией сейчас и как вы относитесь к этим изменениям?

Я не очень за этим слежу, поэтому мне трудно сказать. Мир журналов очень изменился — в бумажном виде он, возможно, даже исчезнет. Может, и нет, но он точно становится менее популярным, потому что люди делают все больше вещей онлайн. Сами журналы все больше уходят в онлайн, и возможностей для них должно становиться больше: они же теперь могут давать видео, звук — те вещи, которые я всегда надеялся использовать в своей работе.

Модная фотография пользуется этими возможностями?

Мода сама по себе дает невероятную возможность рассказать какую-то историю — связанную не только с модой, но и с человеком. Мой интерес к самой моде всегда был минимальным, хотя она была частью моей работы. Но она дает возможность делать что-то более глубокое, интересное, человеческое. Я пока не вижу, чтобы это происходило, но это возможно. Думаю, зрителям это было бы интересно.

В модной индустрии много одержимости молодостью и красотой — вам никогда это не надоедало?

Не знаю, как красота может надоесть. А молодость — это будущее, это всегда оптимистично.

Но есть же другие варианты красоты — например, красота пожилого человека?

Конечно. Одни из самых красивых людей, которых я встречал, — женщины, которые сильно состарились. Они не делали 10 подтяжек лица, они все покрыты морщинами — но через морщины проступает их характер, а это главное. Красота гораздо глубже, чем гладкое лицо. Молодой человек с идеальным цветом лица [красив, если в лице видна] прекрасная личность — в том же лице без личности красоты уже нет. В людях красиво то, что они транслируют собой, — то, каковы они с собой и с другими людьми.

Вы даете модели подробные инструкции на съемке или оставляете пространство для импровизации?

По-разному. Обычно у меня есть четкое понимание того, в каком направлении я делаю серию, но в его рамках я очень открыт и стремлюсь дать модели возможность самой исследовать концепцию. Тогда случаются ошибки и лучшие снимки — когда она теряется.

Я иногда задумываюсь над вашими фотографиями актрис — поймали ли вы настоящую эмоцию актрисы или вы с ней разыграли ее перед зрителем.

Я думаю, когда [эмоция] настоящая, эту неподдельность видно по лицу модели, по ее глазам — они совсем не такие, как когда она что-то изображает. Когда вы разговариваете с людьми в обычной жизни, вы видите, слушают они вас или думают о своем; то же самое с моделью. И [на съемках] ты подталкиваешь ее к этому — спрашиваешь: где ты, кто ты, о чем ты думаешь. Я могу сказать модели: «Подумай вот об этом» — о чем-то абстрактном, не связанном со съемкой. Тогда она перенесется куда-то, что-то сделает с этой идеей. Это такие отношения с моделью, такая игра, в которую мы с ней играем. Для меня важно думать, что тогда модель уходит со съемки более довольная тем, что она сделала.

Получается, модели открывают вам что-то очень личное. Это влияет на ваше отношение к своей работе?

Я думаю, не стоит воспринимать это слишком всерьез. Я ищу какой-то элемент настоящего, но не пытаюсь вторгнуться в их личное пространство. Возможно, я вторгаюсь в него, когда хочу, чтобы их мысли направились к тому, что мне нужно, но модели не должны мне об этом рассказывать и посвящать меня в свою жизнь. Я только прошу их подумать об этом, чтобы тело отразило это движение мысли, — потому что ум и тело очень связаны между собой, и интересные снимки получаются, когда они резонируют.

Ваша выставка на английском называется Film Stills, что напоминает в том числе о работах Синди Шерман. Здесь есть какая-то связь с тем, что она делала?

Нет, название — это отсылка к моей книге Filmscapes, которая пока не вышла, но с которой эта выставка очень перекликается. В книге есть фотографии в том виде, в котором они попали в журналы, и то, как их вижу я, — мой выбор снимков из серии, мой вариант истории.

Идея тянется из моей кинематографичной манеры снимать — я ведь выступаю отчасти как режиссер фильма: даю сценарии, поясняю направление, прошу моделей о чем-то подумать и как-то отреагировать.

Сейчас вы, по большому счету, переключились с фотографии на кинематограф?

Переключился или нет — [трудно сказать] я все еще фотографирую. Но сейчас я делаю все больше личных проектов. Недавно я закончил огромный проект Down to Earth — кажется, мою лучшую пока работу. Он посвящен связи земли и тела, он о возвращении к основам, к тому, что важно. Думаю, сейчас нам это нужно. Проект очень визуальный и отражает рост, созревание, смерть — весь жизненный цикл земли и тела.

Если бы сейчас вам было 30 и вы получили такое же предложение от Conde Nast, как тогда, вы бы его приняли?

Не знаю. Я не могу отделить свой возраст от того, что тогда происходило. Если бы мне сейчас было 30, знал бы я то, что знаю сейчас?

Я бы продолжил делать то, что я делаю. Если мне кто-то позвонит и предложит съемку — что-то, в чем мне действительно было бы интересно принять участие, — я соглашусь. Но хотел бы я изменить свой сегодняшний образ жизни? Нет.