«Дети решили, что камера — это гранатомет»: Режиссер Питер-Ян Де Пью о съемках кино в Афганистане

Питер-Ян Де Пью окончил брюссельскую киношколу в 2007 году. Устав от студенческих короткометражек, он нашел продюсеров и съемочную команду, и отправился в Афганистан — снимать свой первый полнометражный фильм.

Работа над картиной «Земля просветленных» затянулась на семь лет. За это время Де Пью успел угодить в тюрьму и едва не погиб от рук талибов. Когда продюсеры, опасаясь за жизнь членов команды, решили свернуть проект, режиссер набрал новую съемочную группу и доснял картину в Афганистане без их помощи.

«Земля просветленных» — это смесь документалистики и художественного кино. В ней режиссер показал жизнь американских солдат и банды афганских детей, занимающихся грабежом караванов и мечтающих о том, чтобы американские военные ушли из их страны. В 2016-м картина получила приз за операторскую работу на фестивале независимого кино «Сандэнс», после чего права на нее купил Netflix.

Сегодня Питер-Ян Де Пью работает в Украине над документальным фильмом о Донбассе.

Откуда появилась идея «Земли просветленных»?

В двадцать четыре я хотел снимать кино, но у меня не было большой истории. После 9/11 американцы и войска коалиции вторглись в Афганистан (военная операция США в Афганистане против движения Талибан началась 7 октября 2001 года. — Прим. ред.). Вслед за ними туда поехало много журналистов, в том числе бельгийских. Одним из них был мой друг. Он много рассказывал мне не только о войне, но и о красивых афганских пейзажах, о людях, которые там жили. Мне захотелось увидеть все своими глазами. Поэтому я решил поехать.

Попасть туда обычному туристу было невозможно: там шла война. К тому же в Афганистане очень строгая исламская культура. Я стал предлагать ООН и другим гуманитарным организациям свои услуги фотографа. Сказал, что готов снимать для них репортажи, если они дадут мне жилье, транспорт и переводчика. В итоге я работал с организациями в разных уголках Афганистана. Путешествовал по стране, стал лучше понимать ее. Через несколько месяцев решил исследовать ее по своему плану и отправился в путешествие с афганскими друзьями. Это было наивное решение.

Почему?

В Афганистане около 25 разных этнических групп, и у каждой свой язык. В то время я не говорил даже на фарси и, как оказалось, совсем не знал местные порядки. Закончилось все тем, что меня посадили в тюрьму за нелегальное пересечение китайской границы.

Во время моего первого путешествия в Афганистан я попадал в разные глупые ситуации. Зато именно тогда я узнал о существовании банды детей, которая потом попала в мой фильм. Эти дети выращивали опиум, носили оружие и контролировали незаконную добычу лазурита. Я понял, что буду снимать фильм о них.

В 2008-м я взялся за сценарий, в качестве отправной точки была история о мальчике, который мечтал стать королем Афганистана. Потом я нашел продюсера, а дальше уже все случилось само собой. Проект должен был быть скромным: два или три актера, небольшой бюджет.

Почему вы снимали фильм на пленку?

Во-первых, шестнадцатимиллиметровый формат отлично подходил для съемки в Афганистане. Там было много разного освещения — от мягкого до мощного. Пленка позволяла захватить все, а ее зерно хорошо передавало дикость и суровость страны.

Вторая причина — техническая. Мы снимали в горах: едешь четыре дня на машине, потом грузишь всю технику на караван, поднимаешься в горы и только там начинаешь снимать. Ты не можешь таскать с собой генераторы и топливо для них. Работать с пленкой проще, на одной батарее можно снять десять бобин. Пока батарея в тепле, ты можешь быть в ней уверен.

Что в вашем фильме документальная съемка, а что — постановка?

Сцены с американскими военными — это стопроцентная документалистика. А с детьми было сложнее. Понимаете, они ведь выросли в горах. Работать с ними как с актерами невозможно. Ты не можешь просто сказать им: стань здесь, скажи вот эту реплику и не смотри в камеру. Нет! В ответ они просто закроются.

Поэтому я говорил главному герою: представь, что ты хочешь стать королем Афганистана, жениться на принцессе и жить в королевском дворце. Потом просил показать мне это. Мой подход работал: парень собирал калаш, седлал лошадь, созывал свою ватагу. Нам оставалось только уловить важные моменты.

Какие-то эпизоды мы не могли снять как документалистику. Например, сцена, в которой дети нападают на караван с опиумом, постановочная от начала и до конца. Я видел, как такие атаки происходят в реальной жизни, но не мог их запечатлеть. Поэтому мы остановили очередной караван, заплатили торговцам и разыграли ситуацию для камеры.

А вот кадры, в которых дети приносят гашиш американцам, — это чистая документалистика. Мы не просили их этого делать.

Расскажите о детях. Кто они?

Этим детям не больше одиннадцати лет. Как показано в фильме, они контролировали небольшую территорию: останавливали караваны и собирали с торговцев «налоги». У них есть родители, но при этом они очень самостоятельные — мыслят независимо и могут решить любую проблему. Они учатся держаться в седле раньше, чем ходить. В шесть уже стреляют из калашей. В общем, это типичная история для Афганистана.

Как вы объяснили им, зачем снимаете фильм?

Никак. Они видели, что вокруг много людей с какой-то техникой, но в течение всех этих лет так и не смогли понять, что мы делаем. Мы не могли показать им отснятый материал — мы ведь снимали на пленку. Они никогда не видели изображения в движении, поэтому объяснить им, что такое кино, я тоже не смог. Для них все это было абстракцией. Помню, в самом начале съемок они решили, что камера — это РПГ. Потом привыкли, что эта штуковина всегда находится рядом, но смотреть в нее нельзя.

Дети никогда не видели изображения в движении, поэтому объяснить им, что такое кино, я не мог.

Через несколько лет мы вернулись в Афганистан, чтобы показать им фильм, который получился. Мы установили посреди гор огромный киноэкран. Это был первый киносеанс в их жизни. Тогда они поняли, чем мы занимались.

Вы для них были как пришельцы.

Да. Но они хорошо провели с нами время. Для них съемочная площадка была словно огромный летний лагерь, в котором они играли. Мы ходили на рыбалку (с гранатами), ездили на лошадях, нападали на караван, перевозили оружие. Еще у нас был хороший повар, поэтому на ужин у нас были рис, мясо (мы каждый день забивали овцу). В повседневной жизни они не могут себе позволить такие продукты.

Как афганцы относились к иностранцам? К тому, что вы бельгиец, например.

Горные районы страны изолированы, поэтому их жители не знают, что такое Бельгия. Они думали, что это такая афганская провинция или республика в России. Многие впервые слышали о Европе. Если ты белый, то для афганцев ты — или американец, или русский. Британцы были в этой стране давно, население о них ничего не знает.
Меня все принимали за американца. В нашей команде был еще человек из Украины, и это сбивало с толку афганцев: они считали его русским и не верили, что человек из России может работать вместе с американцем. Для них это было подозрительно.

Хотя национальность не играла большой роли, главной проблемой была религия. Я всем врал, что исповедую ислам и придерживаюсь его традиций в быту. Если бы я признался, что христианин или атеист, меня бы обязательно убили.

Вы говорили, что съемочной группе пришлось уничтожать пленку под прицелами автоматов. Как это было?

Это было в 2013-м. Мы отсняли эпизоды на лазуритовых рудниках и возвращались в Кабул. Большинство шахт контролируют местные князьки, а ту, на которой снимали мы, — Талибан. Когда мы узнали об этом, сразу уехали. Но было поздно.

Наша съемочная группа передвигалась на двух автомобилях: в одном афганцы с оборудованием, в другом мы. Машина с аппаратурой попала в засаду, устроенную талибами. Наши коллеги пытались убедить боевиков, что работают на правительство. Говорили, что снимали местность, на которой вскоре построят дорогу. Талибы, конечно же, не поверили.

Боевики не убили их только потому, что был конец Рамадана (месяц поста у мусульман. — Прим. ред.). Зато сильно избили: одному из наших сломали ребра. Но этим дело не кончилось: афганцы заставили членов съемочной группы уничтожить всю аппаратуру. Нашим пришлось крушить ноутбуки, камеры и линзы камнями, пока талибы стояли рядом, направив на них оружие.

Вторая часть группы не попала в передрягу, потому что мы ехали позади и о засаде нас предупредили по рации. Когда талибы ушли, на нас напали полицейские, решившие, что мы бандиты: мы были в афганской одежде, чтобы не привлекать внимания местных. Они стреляли по нам.

Даже после этого вы не остановили работу над фильмом?

К тому времени мы успели снять десять процентов материала: жизнь американских солдат, лазуритовые рудники. Но продюсеры посчитали, что продолжать работу опасно, и решили свернуть проект. Потом поняли, что слишком много людей поверили в этот фильм. Мне предложили доснять картину в какой-то безопасной стране — в Марокко или Испании. Мол, давайте засеем несколько полей маком и скажем, что это Афганистан. Я не хотел, чтобы мой первый фильм превратился в фальшивку, поэтому выступил против.

В итоге мне разрешили взять остаток бюджета и закончить кино в Афганистане самому. Сказали: «Постарайся, чтобы тебя там не убили, и возвращайся с фильмом».

Месяц я собирал новую съемочную группу. На этот раз я решил изменить подход к работе. На каждой локации нас сопровождал человек, который знал, где талибы, а где полиция. Очень важно было найти людей, которым можно доверять. Никто не знал, кто мы такие, куда едем и как долго там будем.

Продюсеры мне сказали: «Постарайся, чтобы тебя там не убили, и возвращайся с фильмом».

Чтобы быть мобильнее, мы передвигались не на двух машинах, а на одной. То есть мы действовали как партизаны. Снимали набегами. На опиумном поле, которое принадлежало талибам, работали всего полчаса. Приехали по одной дороге, уехали по другой.

Приходилось ли сталкиваться с ситуациями, в которых нужно было решать этические вопросы?

Конечно. Мы платили людям, которых снимали. Давали им деньги, вещи, помогали решить какие-то проблемы с местными властями. Многие говорят, что это против правил документального кино. Я в таких случаях отвечаю: мы не на Западе. Афганистан — это страна, в которой люди умирают от голода. Поэтому ты не можешь требовать, чтобы они работали на тебя месяцами бесплатно. Даже для документального фильма.

Вы провели в Афганистане 8 лет. Как вам кажется, должны ли были американцы и коалиция туда вмешиваться?

Я считаю, что их вступление в Афганистан — это большая ошибка. Невозможно принести демократию в страну, где веками был племенной строй. Сначала советская армия застряла там на десять лет, потом американцы повторили эту ошибку. Исторически афганцы всегда умели использовать воюющие стороны друг против друга. У нас уже было здесь четыре или пять тысяч потерянных бойцов. Думаю, поэтому Обама и сказал: хватит, пусть теперь афганская армия берет контроль в свои руки. Они так и сделали. В результате почти половина территории страны в руках талибов, и американцам приходится вести переговоры с людьми, против которых они воевали.

Я видел, как во время атаки талибов афганцы просто стреляют из пулеметов в воздух. Понимаете? Они были в окопах, американцы не видели, что там происходит. Афганцы делали вид, что отстреливаются. Потом они мне говорили: «Мы не можем убивать талибов, они мусульмане — наши братья. Мы переживаем за наши семьи».

Там много абсурда, связанного не только с американской армией, но и с гуманитарной помощью. Например, в Афганистане нет лесов, поэтому Министерство внутренних дел, USAID и вообще все вдруг решили исправить ситуацию и начали высаживать деревья. А потом обычный афганский пастух проходит через этот только что высаженный лес с пятью сотнями овец, которые выедают его полностью. Афганец счастлив: его овцы будут сыты еще несколько дней. Ему плевать на лес, он рад тому, что когда его сын женится, он сможет подарить двадцать откормленных овечек родителям его невесты. У них, в воюющей стране, совершенно другие точки отсчета. Они вынуждены всегда думать о том, что будет завтра.

Давайте поговорим о вашем фильме про Донбасс. Что вас сюда привело?

После выхода «Земли просветленных» мне позвонили из Красного Креста. Они работали на востоке Украины и предложили мне как фотографу поснимать для них — показать обе стороны конфликта. Я согласился.

О чем будет ваш фильм?

Это история о четырех братьях. Двое воюют друг против друга: один за ДНР, второй за Украину. Третий брат был профессиональным футболистом, должен был играть за донецкий «Шахтер», но попал в тяжелую автокатастрофу. Сейчас он в инвалидной коляске. Братья, которые воюют друг против друга, дают ему деньги.

Есть еще четвертый брат, которого усыновила американская семья. Он живет в США и вообще не понимает, что здесь происходит. Четвертый брат не говорит ни на русском, ни на украинском. Его увезли из страны, когда ему не было и года, кажется.

Государство лишило мать родительских прав (она была наркоманкой), поэтому разрешение на выезд должны были дать три его старших брата.

Похоже на притчу. Это точно реальная история?

Да, реальная. Эти братья выросли в одном приюте. У них куча историй о том, как они защищали друг друга от злых воспитательниц и других недоброжелателей. А теперь они все по разные стороны.

Это очень сюрреалистическая ситуация. Семьи разрушаются из-за войны. Кто-то говорит, что это гражданская война, но это не гражданская война, это скорее геополитическая война. И чем больше я здесь нахожусь, тем больше у меня вопросов. И видимо, именно поэтому надо показать, как выглядит их жизнь.

Рабочее название картины — «Четыре брата». Я планирую закончить фильм через пять лет. Посмотрим, что из этого получится.

Фото предоставлены режиссером