«Что это за новодел?»: Уместны ли здания из стекла и металла в историческом центре города

Можно ли строить что-то новое в исторических центрах городов — вопрос настолько распространенный, что звучит уже банально. Аргументы сторонников и противников давно отточены и кажутся одинаково весомыми — с точки зрения разума. В плане эмоций все совершенно иначе: сколько ни обсуждай, страсти из раза в раз разгораются заново. Чтобы разобраться, нужно, во-первых, понять, что переживания сиюминутны, и, во-вторых, попробовать увидеть картину в более широкой перспективе: посмотреть на современный мир не как на кульминационный момент в развитии цивилизации, а как всего лишь на один из ее этапов, необязательно самый важный или удачный.

Постановка вопроса о допустимости нового в историческом контексте возникла не так давно — мировая архитектурная традиция заключалась скорее в бесконечных достройках и перестройках. Так, каждый следующий фараон в Древнем Египте расширял храмовый комплекс в Карнаке. Считалось, что святилище при этом не страдало, а, наоборот, наращивало свою сакральную силу. В древности разве что афиняне были пуристами — они верили в возможность достижения совершенства, и, следовательно, могли считать отдельную постройку или ансамбль законченным произведением, не требующим дальнейшего вмешательства.

В Италии — мировой архитектурной Мекке — гораздо меньше цельных шедевров, целиком построенных одним авторов в одно время, чем тех, которые бесконечно усовершенствовались, достраивались и украшались. Стандартная история большой римской церкви выглядит примерно так: базилика была возведена в V веке, перестроена в XII, в XVII к ней пристроили новый фасад, а в XVIII расписали потолок орнаментом в духе легкомысленного рококо. А то и вовсе — изначально здание было древнеримским, и под христианскую церковь его переделали, что называется, на скорую руку. В таком непрерывном наложении культурных слоев есть что-то очень здоровое с психологической точки зрения: именно оно дает то ощущение непрерывающегося времени, за которым миллионы туристов отправляются в Италию.

Все поменялось в XVIII веке, когда появилась археология в ее сегодняшнем понимании, а Иоганн Винкельман написал важнейшую книгу «История искусства древностей». Впервые в истории человечества родилась идея, что здание ценно не само по себе, а как часть наследия былых времен. Не сразу, но мир пришел к мысли, что созданное предками нужно сохранять в неизменном виде, поскольку ничего подобного создать уже невозможно. Еще более резкий сдвиг произошел сто лет назад, когда возник авангард в архитектуре. Одним из его важных посылов было создание мира с чистого листа, вычеркивание всего, что было раньше. Естественно, столь радикальный подход вызвал не менее резкую контрреакцию.

После Второй мировой вопрос сохранения наследия встал особенно остро. Всякий раз, когда современное здание просачивалось в центр старого города, оно выглядело там неуместным уродом. На протяжении нескольких десятков лет это было правилом с довольно редкими исключениями.

Осознание важности активного взаимодействия с контекстом пришло в архитектуру в 1980-е и 1990-е годы, когда стали появляться попытки сначала органического вливания в историческое окружение, а потом, наоборот, создания с ним резкого контраста. Хрестоматийный пример последнего – Еврейский музей Даниэля Либескинда в Берлине. Зигзагообразная постройка, облицованная титановыми плитами, намеренно разрушает гармонию тихого здания XIX века, продолжением которого она является. В этом и был замысел архитектора — произвести эмоционально сильный, катастрофический эффект.

Либескинд отчасти повторил его в военном музее в Дрездене: здание арсенала прорезано новым встроенным в него объемом как будто ножом. 2000-е стали настоящим бумом таких домов-пришельцев, которые и разрушали среду, и одновременно делали ее богаче, давали возможность лучше ее разглядеть. Однако создание слишком острого контраста не назовешь универсальным методом, это всегда эксперимент, и проводить в одном городе его можно не больше двух или трех раз.

Современный подход к строительству в центре заключается в том, чтобы читать контекст — не следовать ему, как букве закона, а именно глубинно понимать и осознанно менять. Задача в данном случае — совпасть со старым городом не во всем, но в чем-то, соблюдать правильное соотношение сходств и различий. Собственно, именно на этом тонком балансе и держится обаяние старой Европы.

Музей современного искусства MUMOK в музейном квартале в Вене выглядит как буханка хлеба, и, казалось бы, трудно найти что-то, что роднило бы его c Веной Габсбургов. Спасает его облицовка базальтом, делающая MUMOK основательным, почти тяжеловесным, интуитивно даже более древним, чем все, что вокруг него.

В бизнес-центре «Лангензипен» в Петербурге на стекле отпечатаны эклектичные орнаменты XIX века, что автоматически превращает его в привычную часть города. Рыночный павильон в Генте похож на старую избу, и поэтому оказывается естественной частью ландшафта. При реконструкции здания в Амстердаме под бутик Шанель архитекторы частично заменили кирпич в стене на стеклянный так, чтобы и у бутика была большая витрина, и Амстердам не лишился своего важнейшего атрибута.

Грань между условно старым и условно современным постепенно стирается и становится не более жесткой, чем грань между архитектурой XVIII и XIX веков.

Сам вопрос, можно строить или нет — радикальный, он родом из революционного XX века, когда казалось, что мы очутились в новой реальности, перековались раз и навсегда. Пора уже немного остыть, вернуться к насущным проблемам и строить дома как завещал Витрувий: красивыми, надежными и удобными. XXI век — всего лишь остановка между XIX и XXIII, ничего сверхъестественного в нем нет.