Со дна постучали: Жизнь акванавтов

Му публикуем сокращенную версию текста. Оригинал читайте на сайте Atlas Obscura.

…Шеннон Хови вместе с пятью коллегами каждое утро просыпается в металлической трубе шести метров в длину и чуть больше двух в диаметре. Через специальный люк он забирает свой завтрак (обычно яйца) и ждет, когда голос из внешнего мира скомандует ему надеть скафандр и выйти на работу — которая находится на дне Мексиканского залива, на глубине 100 метров. Жизнь в трубе на редкость однообразна и предсказуема — если забыть о том, что малейшая поломка в их временном железном пристанище будет означать быструю, но мучительную смерть.

Хови — представитель одной из самых опасных, малочисленных и малоизвестных профессий на свете. Он промышленный глубоководный водолаз (или акванавт): человек, который умеет строить, ремонтировать и разбирать конструкции на глубине 300 и более метров.

…Сложность погружений на большую глубину в том, что из-за огромного давления воды там можно дышать только воздухом под таким же давлением. В этой ситуации инертные газы, в первую очередь азот, активно проникают в кровь и растворяются в ней. Если человек после этого резко всплывает, давление снижается, и газы начинают взрываться под кожей тысячами пузырьков, разрушая стенки клеток и сосудов. Это состояние известно как декомпрессионная, или кессонная, болезнь; оно как минимум мучительно, а в тяжелых формах может привести к гибели. Болезнь впервые выявили в XIX веке, как раз после изобретения кессона — камеры с повышенным давлением, позволявшей строить туннели или опоры мостов под водой: люди, которые работали в кессонах, вдруг начинали стремительно и необъяснимо болеть.

Но миру, в первую очередь нефтяной и газовой промышленности, были все больше нужны глубоководные водолазы — для строительства и поддержания в рабочем состоянии скважин, буровых установок и трубопроводов. Автоматизировать все это целиком до сих пор невозможно: требуется участие профессионалов на месте. А значит, проблему кессонной болезни нужно было как-то решать.

Эксперименты показали, что избежать ее можно с помощью долгой декомпрессии — медленного постепенного снижения давления до нормы; но полчаса под водой требовали нескольких часов, а то и дней декомпрессии. Для постоянной подводной работы было необходимо более эффективное решение. Оно нашлось в 1964 году: металлическая подводная барокамера, внутри которой можно было создать такое же давление, как и на глубине, что позволяло рабочим свободно перемещаться из капсулы под воду и обратно. В барокамере водолазы и жили до самого окончания работ — так что декомпрессию теперь нужно было делать только один раз, перед возвращением на землю.

Позже технологию еще усовершенствовали: теперь капсулы уже не опускают на дно, а размещают на кораблях или баржах, акванавтов доставляют под воду с помощью водолазного колокола, а в конце рабочего дня возвращают обратно в барокамеру. В таких условиях «рабочие смены» могут длиться довольно долго: к примеру, команда Шеннона Хови в последний раз провела в барокамере 52 дня, и это не предел.

«Насыщенное погружение» начинается с того, что команда водолазов покидает «пляж» (так на профессиональном сленге называют любую землю) и поднимается на борт судна поддержки. Работу и безопасность акванавтов на этом судне обеспечивает целая команда: здесь есть «подводные менеджеры», «ответственные за погружения», «ответственные за жизнеобеспечение», «технические специалисты по жизнеобеспечению» и «помощники технических специалистов по жизнеобеспечению». Они отвечают за то, что водолазы будут есть и чем дышать, выполняют их просьбы и даже удаленно помогают нажать на смыв в туалете. В общем, всеми силами стараются обеспечить дайверам комфорт (насколько это возможно) и безопасность.

Перед тем как «заселиться» в капсулу, каждый дайвер проходит медосмотр. Малейшая простуда или инфекция в камере под сильнейшим давлением может быть опасна. Перед входом в барокамеру дайверы обычно звонят семьям. В капсуле акванавты могут пользоваться мобильными телефонами, но люди стараются не упустить последний шанс подышать свежим воздухом и поговорить с семьей нормальным голосом. В барокамере им предстоит дышать специальной смесью и разговаривать как Дональд Дак.

Наш обычный воздух на 21% состоит из кислорода, на 78% — из азота, еще 1% приходится на все остальные газы. Но под водой обычный воздух не годится: уже на глубине 40 метров такое количество азота вызывает «азотный наркоз» — состояние, больше всего напоминающее алкогольное опьянение. Чем глубже, тем оно усиливается: на 70 метрах люди перестают ориентироваться в пространстве, а на глубине в 100 метров могут и вовсе отключиться. Вдобавок под сильным давлением и кислород в обычной земной пропорции становится токсичным для человеческого организма. Приходится изобретать новые дыхательные смеси — например, гелиос, где содержание кислорода чуть понижено, а азот почти или целиком заменен гелием. Брутальные водолазы начинают разговаривать как мультяшные герои. Иногда это очень усложняет коммуникацию.

…Наконец водолазы входят в капсулу (Хови зовет ее «домом»), и люк за ними герметично закрывается. Теперь они, хотя фактически находятся на корабле всего в метре от команды поддержки и свежего воздуха, так же далеки от внешнего мира, как астронавты на МКС. И даже дальше: астронавтам, чтобы вернуться на Землю, понадобилось бы всего 3-4 часа, а дайверам нужно как минимум несколько дней на декомпрессию. Хови вспоминает, как несколько лет назад, когда он работал на глубине 250 метров, у его жены случился выкидыш. Но даже если бы он сразу прервал вахту и собрался домой, декомпрессия после такой глубины заняла бы 11 дней. А раз так, решили они с женой, то лучше ему остаться до конца смены. (Тем более что им нужны были деньги, а платят глубоководным водолазам прилично — до $1 400 в сутки.)

Модели барокамер отличаются в зависимости от компании и региона. В Северном море барокамеры обычно побольше — там строже нормативы, рассказывает местный водолаз Стив Тведдл (впрочем, любая модель является кошмаром клаустрофоба). Первое помещение — маленькая круглая комната, откуда акванавтов забирает водолазный колокол. По совместительству это санузел с крошечной металлической раковиной, унитазом и душем. Далее — «гостиная», где только-только хватает места на 4-6 стульев вокруг стола.

Рядом, за шторой, спальня — шесть двухъярусных коек, расположенных буквой U. Койки в дальнем конце практически заблокированы боковыми койками, поэтому они еще теснее остальных (особенно для Тведдла, парня ростом 193 сантиметра). Так что выбор койки — дело серьезное. В Северном море акванавты обычно тянут жребий; в Америке — делят по старшинству (или по принципу «кто первый успел»). По крайней мере, сейчас у каждого есть своя койка, говорит Тведдл: в былые времена на шестерых могли приходиться три койки, а потому спали водолазы посменно.

…После того как люк закрылся, команда поддержки начинает закачивать в барокамеру гелиос под давлением. В зависимости от глубины, на которой будут проходить работы, это занимает от 3 до 10 часов. Наконец давление внутри камеры доходит до нужного уровня (к примеру, при глубине 250 метров это 22 атмосферы — то есть в помещение закачивают воздуха в 22 раза больше, чем в обычном режиме!). Для водолазов это процесс довольно неприятный: сильно закладывает уши, в первые пару дней болят суставы.

Много вещей в барокамеру не берут: минимум одежды, туалетные принадлежности, книги, гаджеты, семейные фотографии, которые прикрепляют к стенам магнитами, наволочки со «Звездными войнами». Если понадобится что-то еще, команда поддержки отправит нужную вещь через один из двух специальных шлюзов. Обратно через те же шлюзы водолазы передают белье для стирки.

Четырежды в день им присылают меню; выбранные блюда готовят на корабле и доставляют через те же шлюзы в одноразовых контейнерах. В меню — стейк, цыпленок, рыба, овощи, салат-бар, сырная и мясная нарезки. Многие водолазы замечают, что в барокамере начинают есть больше, чем обычно, — возможно, от скуки, хотя и работа требует много энергии. Они также принимают мультивитамины с повышенным содержанием витамина D — чтобы компенсировать отсутствие солнечного света. На саму еду давление не влияет, а вот вкусовые рецепторы притупляются, поэтому острые соусы тут пользуются особой популярностью. Но надо не забывать неплотно завинчивать крышечку, иначе при перемене давления бутылки начнут взрываться.

Походы в туалет в барокамере — отдельная история. «При давлении в 22 раза выше нормы нельзя просто нажать на слив: сначала мы отправляем запрос на слив, кто-то из техперсонала снаружи открывает клапан, и только после этого мы можем, поочередно в строго определенном порядке открыв два клапана, смыть воду сначала в резервуар, а потом уже в канализационную систему корабля».

Экипаж капсулы делится на команды по 2-3 человека. Их будят за час до погружения: если не успеть поесть и воспользоваться туалетом перед сменой, на океанском дне такой возможности не будет («Уметь ходить в туалет по команде — бесценное качество для акванавта», — шутит Тведдл). Поверх одежды водолазы надевают специальный костюм-скафандр, оснащенный системой циркуляции горячей воды для предотвращения гипотермии.

Через люк в потолке дайверы попадают в водолазный колокол. Раньше этот момент был одним из самых опасных: в 1983 году сразу пять человек мгновенно погибли из-за декомпрессии, потому что колокол был отсоединен от люка чуть раньше, чем его успели герметично закрыть. Современные капсулы во избежание таких ЧП оборудованы системой блокировки. Когда колокол спускают на дно, один член команды остается внутри — следить за многочисленными датчиками и мониторами и обеспечивать безопасность товарищей; остальные надевают шлемы и отправляются на 6-часовую смену.

Работа это тяжелая, и попасть на нее сложно. Претендент должен не только иметь огромный опыт в промышленном дайвинге и пройти специализированное (недешевое и обстоятельное) обучение, на которое без опыта тоже не возьмут, — желательно, чтобы кто-то из уже работающих акванавтов поручился за новичка. При этом текучка здесь большая: кто-то устает от трудной работы, кто-то решает быть поближе к семье, а кто-то… Надежной статистики по поводу погибших промышленных водолазов нет, но в отчете Центра по контролю и профилактике заболеваний за 1998 год говорилось, что показатели смертности среди коммерческих дайверов в 40 раз превышают средний показатель по стране для других профессий. У Шеннона Хови два года назад погиб напарник — тяжелый стальной стержень, с помощью которого они работали, выскользнул и разбил водолазу шлем; когда пострадавшего подняли на корабль, он был уже мертв. «Под водой, если что-то идет не так, это происходит мгновенно, и никто обычно не успевает помочь». Зачастую водолазам приходится работать в темноте, при практически нулевой видимости (да, на шлеме есть фонари, но на такой глубине они не слишком помогают) — и это тоже добавляет неприятностей.

Паника под водой сама по себе может быть смертельно опасной, объясняет Тведдл. «Когда паникуешь, начинаешь дышать так тяжело, что система не поспевает. В результате ты вдыхаешь углекислый газ и от этого начинаешь дышать еще чаще. Единственный способ выйти из этого круга — подавить страх и начать дышать насколько возможно медленно, пока система не „догонит“».

Наконец, это психологически тяжело. Целыми днями дайверы или работают, или томятся от скуки в крошечном замкнутом пространстве. Иногда работу приходится прерывать на неопределенный срок из-за ухудшения погоды, иногда корабль из-за этого даже возвращается в порт — но отрезанные от мира водолазы об этом даже не подозревают.

Когда работа закончена, нужно переждать декомпрессию: по 24 часа на каждые 30 метров погружения. Эти дни — одни из самых тяжелых, признаются водолазы: делать уже совершенно нечего, а семьи, дети, солнце, удобные кровати, домашняя еда уже так близко. Физически процедура тоже не из приятных: начинаются головные боли, одышка, ломота в суставах. Однажды, вспоминает Тведдл, в их команде оказался не очень опытный дайвер — он принял эти симптомы за начало кессонной болезни и запаниковал. А при малейших подозрениях на кессонную болезнь решение одно: всей команде пришлось начинать декомпрессию сначала.

И вот наконец они выходят из барокамеры, как заключенные из тюрьмы, — бледные, выжатые как лимон, растерянные. Хови, которому принадлежит небольшой участок земли в Техасе, сначала отправляется туда и проводит несколько дней в полном одиночестве, прежде чем влиться в шум и хаос семейной жизни. Позже, дома, он не может отделаться от чувства, что его жизнь во время этих рабочих вахт оказывается поставленной на паузу. Что его семья куда-то движется, живет, а он остается на обочине.

Но к тому времени, как раздастся звонок с новым предложением о работе, и он, и Тведдл уже будут ждать. Их почему-то тянет к этой суровой аскетичной изоляции (хотя и деньги, конечно, не последний аргумент). Быть может, им просто нравится такой образ себя: люди, работающие на пределе человеческих возможностей, невозмутимо глядящие в лицо опасности. Члены клуба, в который мало кому дозволено попасть. Они действительно во многом похожи на астронавтов — разве что без их известности.