Вуайеризм Деборы Турбевилль

В некрологе Деборы Турбевилль газета The New York Times отметила, что этот фотограф «почти в одиночку превратила модную фотографию из чистой и хорошо освещенной вещи в нечто темное, задумчивое и наполненное необычной чувственностью».

Сама Турбевилль не любила, когда ее называли фотографом моды, — но долго работала для Vogue и Harper’s Bazaar, создавала визуальный ряд модельеров Сони Рикель, Валентино, Ямамото, Унгаро и Commes des Garçons. В этом противоречии, в нежелании быть своей ни среди фешн-фотографов, ни среди тех, кто практикует фотографию как форму свободного искусства, и заключена вся творческая жизнь Турбевилль.

Дебора снимала моду настолько эстетски, красиво и своеобразно, что до сих пор не верится, что это фото «на заказ». Казалось, Турбевилль со всей своей культурой и индивидуальной техникой съемки совершенно не к месту в практичном мире моды, ориентированном в первую очередь на продажу товара. Но «задумчивые», прозрачные, неоднозначные и неопределенные снимки показывали одежду так, что на первый план выходили лоск и аристократичность.

Турбевилль часто не понимали. Она жаловалась на консерватизм зрителей и заказчиков: «Одна из проблем, с которыми я сталкиваюсь в фотографии в целом и в своей работе в частности, состоит в том, что у меня есть чрезвычайно расширенная система ссылок и упоминаний — иногда зрителям бывает сложно понять мои фотографии. Поэтому я всегда хотела объяснить некоторые вещи. Мне нравится, когда зрители участвуют и видят, что существует обмен между кинематографистами, художниками, писателями, поэтами. Это главное, это очень важно для меня.

Например, серия „Женщина в мехах“ (снятая для Vogue Italia в 1984-м) была вдохновлена Райнером Вернером Фассбиндером. Я сделала это в 80-х годах, когда его работы считались эталоном в мире кино, и женщины, которых он использовал — часто проститутки, — в его фильмах всегда чего-то ожидали, чувствовали себя неловко, выглядели расстроенными, покинутыми, дезориентированными».

В 1966 году 34-летняя еще не фотограф Турбевилль устроилась в журнал «Дипломат» — редактором в отдел фотографии. Недовольная фотографами и результатами съемок, Турбевилль решает сама взять в руки камеру. В магазине она просит вставить в аппарат пленку — потому что понятия не имеет, как это делается.

Фотографии получились вне фокуса, однако журналу они понравились. А великий Ричард Аведон пришел в восторг от работ Турбевилль и пригласил ее на свои на курсы по технике фотографии в Brodovitch Design Workshop.

Точкой отсчета в карьере фотографа стала серия «Купальня», отснятая для журнала Vogue в 1975 году, — после нее появился термин Turbeville-esque, «в стиле Турбевилль». «„Дорогая, сделай что нибудь необычное“, — сказал мне тогда Александр Либерман, главный редактор Condé Nast. Он попросил десять снимков и один для разворота, — вспоминает фотограф. — Меня всегда интересовали старые купальни: облезлые и полуразрушенные. Утром мне позвонил друг: „Я на углу 23-й улицы и Ист-Ривер. Ты не поверишь. Приходи сейчас же“. Он нашел купальню, построенную в 1900 году, — нетронутую».

Это была трудная съемка, каждая фотография требовала целого дня работы. Свет, рассеянный по странному старому помещению. Ограниченное пространство. Камера Турбевилль выхватила скрытые желания, томление, ожидание, неволю без попыток к освобождению, прямые цитаты из живописи Энгра и текстов де Сада.

Фотосессия вызвала восторг у одних и негодование у других. Многие даже отказывались от подписки на журнал. Турбевилль вспоминает о протестах: «„Почему они [женщины] там? Чем они заняты? Почему смотрят прямо в камеру, почему не улыбаются? Наркоманки? Заключенные?“ Для меня же это была чисто техническая проблема: как поместить пять девушек на разворот журнала».

Начало 1980-х — эпоха фотографов-звезд. Фигура человека с фотоаппаратом стала публичной: сексуальные эскапады Мэпплторпа и Билла Кинга, работоспособность и экстравагантность Хельмута Ньютона, перфекционизм Ричарда Аведона, гедонизм Херба Ритца — личные недостатки или достоинства превратились в товар, стали притчей во языцех. Таблоиды питались сплетнями из жизни новоиспеченных знаменитостей.

Единственный человек из высшего эшелона американской фотографии, кто до конца сумел сохранить в секрете свою личную жизнь и предпочтения, — Дебора Турбевилль. Франка Споццани, легендарный редактор итальянского Vogue, которую с Турбевилль связывали тридцать лет совместной работы, пишет: «Я мало знала о ее личной жизни. Я знаю, что у нее были какие-то отношения и что она никогда не выходила замуж, она была очень скрытной. Она была дружелюбна, но очень избирательна. Все, кто работал с ней, любили Турбевилль, потому что она была милой и в то же время страстной… Она была стильная, не модная: высокая, стройная, элегантная. У нее были простые вещи — темные брюки, футболки. Она была немного хиппи. У нее был прекрасный дом на Верхнем Вест-Сайде в Нью-Йорке, а другой в Мексике, и они были красивые, но потерто-красивые. Она жила в своем собственном мире. Она никогда не распространялась о том, чем она занята… Дебора была совершенно независимой и любила быть немного загадочной».

Турбевилль родилась в Бостоне в 1932 году в обеспеченной семье с художественными амбициями и вкусом. «Я выросла в маленьком мирке моих родителей, тетушек, бабушки. Все они защищали меня, и я делала то, что хотела, я никогда не повторяла игр других детей». Тубервилль близко к сердцу восприняла совет матери: «Никогда не пытайся быть похожей на других, старайся быть собой, быть оригинальной». Этому совету она следовала всю свою жизнь.

Бостон — старый элегантный город. Темные зимние улицы, загадочные парки, газовые уличные фонари, готические здания, знаменитые университеты. Весь этот шик Новой Англии Турбевилль впитала еще в детстве: он как декорация к пьесе. Она всегда будет искать зиму, холод, красивые города под слоем снега, уют в кресле с чашкой чая. О родном городе Дебора как-то сказала: «Очень мрачный, очень суровый, очень красивый».

Франка Споццани писала, что Турбевилль любила старую Россию и много времени проводила в Санкт-Петербурге. О ленинградской жизни фотографа вспоминает дизайнер Андрей Дмитриев: «Ей нравился Петербург зимой. Она любила приезжать в зимние месяцы. Декабрь. Январь. Февраль. Ее привлекала обветшалость Петербурга… Петербург подходил ее эстетике. И ей нравилась балерина Арбузова из театра Бориса Эйфмана, Арбузова была одной из любимых моделей. Мы опекали Турбевилль, была она пожилой женщиной. Она, кстати, скрывала свой возраст, она была на четыре года старше. Она так и не перешла на цифровые камеры. Отказывалась даже учиться».

Несмотря на обширный круг знакомых и друзей, в Петербурге Турбевилль интересовало прежде всего прошлое. Сама она пишет о своих поездках в Россию в альбоме The fashion pictures: «Когда я посетила Петербург в первый раз, я была ошеломлена. В этом городе везде следы истории, следы литературы. Это потрясало, что этот город мог оказаться в подобном положении, словно время остановилось. После такого великого прошлого — из творца истории стать ее заложником. История остановилась подобно трамваю, застывшему во льду».

Петербургские фотографии Турбевилль красивы до боли: балет, дворцы, приспущенные люстры, заброшенные сады, облезлые стены. Равно красивы снимки другого места, где повсюду следы истории, — Версаля.

«Еще одна книга о Версале? Разве кофейный столик уже не стонет? Но подождите… Никто не видел этот дворец и окружающую его обстановку так, как Дебора Турбевилль. Ее линзы документируют величие деревянной и каменной обшивки и загадки невиданных уголков частных апартаментов и пустых кладовок. Черные лестницы, закулисье, сквозь которое она ведет нас, лабиринт, населенный духами ее воображения. Это Антуан Ватто, это Юбер Робер, это Дали, это Эдгар Аллан По», — пишет редактор издательства Doubleday & Co и бывшая первая леди Америки Жаклин Кеннеди-Онасис, благодаря которой появилась книга Турбевилль Unseen Versailles.

На фотографиях Турбевилль самый настоящий, не парадный Версаль. Здесь происходило все самое важное в истории Франции и Европы: споры, браки. Здесь жили придворные художники, садоводы и слуги. Здесь принимали послов и вершили правосудие.

Анри Матисс в одном из писем оправдывает неустроенность городка Ванс так: «Вы не смогли бы писать в Версале, а здесь, в этом беспорядке, живописец и должен найти порядок». Турбевилль находит неустроенность, запустение и беспорядок в самом Версале. Камера ее скрупулезно все это фиксирует, придавая зрелищу смысл. Комнаты с высокими потолками. Зеркала. Окна. Занавеси. Паркет. Колонны. Античные скульптуры. Это задворки величия, где подобно теням появляются модели, одетые в театральные костюмы эпохи «короля-солнце».

Это прекрасная безделушка, повествование о поисках утраченного времени. Версаль — странное, красивое и совершенно бесполезное место. И в этом вся прелесть его бесконечных комнат и коридоров: замок — вещь в себе, совершенно равнодушная к миру за старинной амальгамой окон. Как и сама Турбевилль.