Тяжелое темное прошлое в работах Ансельма Кифера

Зимний свет, льющийся сквозь окно, выхватывает из темноты комнаты книгу. Карл Уве Кнаусгор, «Лето». На обложке акварель — тяжелые колосья пшеницы, а на них крошечные домики с красными крышами. Эта обложка и все иллюстрации в книге Ансельма Кифера.

Какой долгий путь пройден с этим художником, думаю я, рассматривая изображения. Ретроспектива Кифера в вашингтонском музее Хиршхорна, персональная выставка в огромной галерее Гагосяна в Нью-Йорке, выставка акварелей, его гигантской живописи и скульптур Родена в Barnes Foundation в Филадельфии, монументальная работа Uraeus, выставленная перед Рокфеллер-центром в Нью-Йорке, а также сотни картин в различных собраниях и коллекциях.

О Кифере я узнал купив в Москве, в книжном киоске Пушкинского музея, первый изданный на русском журнал о современном искусстве «Флэш-арт». Я возвращался из армии после двух трагично скучных лет, проведенных в ракетной бригаде в далекой, чужой и давно канувшей в Лету Чехословакии. Я возвращался в родной, пронизанный этническим конфликтом Сухуми. Помню внезапно нахлынувшую на меня свободу 1990-го, абсолютное отсутствие сигарет в магазинах и темные, глубокие работы Кифера, напечатанные на глянцевой, непривычно западной бумаге. Сам того не подозревая, я ехал в войну, которая разразится в Сухуми через некоторое время, превратив райский край в пепельные руины истории, подобные тем, которые изображает Кифер.

Из статьи в культовом теперь «Флэш-арте», написанной Вальтером Грасскампом, я узнал, что мастерская Кифера находится на чердаке. Я впервые услышал имена Гастона Башляра, Вальтера Беньямина, прочитал о том, что творчество Кифера следует «бережной» культурной стратегии и что он присваивает исторический материал. Но главное — я увидел сами работы художника, поразившие мое воображение. Та статья помогла мне открыть новый мир.

Художник руин

Ансельм Кифер родился незадолго до окончания войны, 8 марта 1945 года, в немецком городе Донауэшинген. Художник вырос в католической семье. Несмотря на желание заниматься искусством, Кифер изучал юриспруденцию во Фрайбургском университете имени Альберта Людвига. Однако вскоре он поступил в Государственную академию художеств в Карлсруэ. В 1970-м познакомился с Йозефом Бойсом, преподававшим в Дюссельдорфской академии художеств, и тот стал ментором молодого художника. Именно Бойс посоветовал Киферу заняться живописью и сделать прошлое главной темой своих работ.

Предшественников Кифера можно найти в самой глубине европейской культуры, вспомнить скромные по цвету росписи церквей, гризайли (монохромные этюды) эпохи Возрождения, скульптуры, монументы, рукописные книги. Кифер словно аккумулирует в себе накопленное поколениями знание.

Ансельм привлек внимание общественности в 1969 году, когда использовал в серии фотографий и акварелей нацистское приветствие, — непозволительный жест по тем временам в Германии. Но революционно настроенное поколение Кифера требовало диалога о трагическом прошлом страны, о тяжелом наследии Второй мировой войны. И проект художника Occupations (Besetzungen), удачно оказавшийся в нужное время в нужном месте, воплощал это желание.

Австрийский писатель Кристоф Рансмайр, ухвативший визуальную суть творчества Кифера, пишет: «Здания. Дворцы. Колонны. Мы помним Кифера в первые годы его мировой славы: художник пустынных ландшафтов и полей, художник блеклых, покрытых снегом руин или мрачно возвышающихся архитектурных сооружений деспотизма, моделями для которых были монументальные сооружения и памятники, затонувшие под грохотом бомб варварского режима… монументальные полотна как издевка над всем монументальным, часто месяцами оставленные под открытым небом, чтоб стать жертвами дождя, снега, солнца…»

Скорбь в красках

Миф без героя, миф, который привел к катастрофе, — важная составляющая художественного мира Кифера. Прошлое, оставившее незаживающие шрамы. Сам художник утверждал: «Я мыслю вертикально, и фашизм один из уровней. Но я вижу все слои. В моей живописи я рассказываю истории, чтоб показать, что находится вне истории. Я делаю дыру и вхожу в нее».

О мифологии, о космизме произведений художника удачно написал швейцарский историк искусства Маркус Брюдерлин: «Работы Кифера всегда вызывали дебаты и даже осуждение из-за частых провокационных цитат из немецких саг и христианских эпосов, их характеризовали как двойственное нарушение табу, как процесс скорби в красках, как возрождение мифологического сюжета и как реабилитацию националистического репертуара идей».

Нацизм присутствует в работах Кифера в виде архитектурных каменных пространств, напоминающих строения Третьего рейха. «Трагедия в каждом мазке» — так можно охарактеризовать серию, созданную им в начале 1980-х. Холодная, имперская, мертворожденная архитектура Альберта Шпеера, так любимая Гитлером, в работах Кифера — это руина, монумент, мемориал. И если в 70-х он писал деревянные своды и сооружения, способные исчезнуть под угрозой огня, то в произведениях 80-х — массивные каменные своды, с которыми сможет справиться лишь сама история или воображение художника. Это и «Мемориал неизвестному художнику», и «Суламифь», и «Ступени» — живопись, впечатляющая своей силой и размахом.

Маркус Брюдерлин суммирует творческие методы художника: «Горизонтальные панорамы Кифера, из времени и пространства наложенные на визуализацию истории и мифов настоящего, приводят к археологическому наслоению. Эти два аспекта — панорама и наслоение, горизонтальное и вертикальное — смыкаются, чтоб создать космическую модель…»

Все работы Кифера, вся эта могучая энергия, потрясающая воображение в студийном комплексе (около 35 тысяч квадратных метров), который служит художнику мастерской, становится единым целым. Отстраненность и потусторонность автора вызывает у зрителя сильные эмоции. Это мир поражения и невозможности изменить судьбу: увядший подсолнух, свинцовый самолет, белое платье, «распятое» на ржаво-пепельном фоне, металлические небеса, руны и далекое звездное небо над ними.

Кифер и Целан

Эфемерность стихотворения, повисшего в пространстве, и тяжесть свинца, серого, матового, глухого материала, — эти два полюса определяют творчество Кифера. В его работах впервые в европейском искусстве поэзии сопутствовала визуальная монументальность.

О связях Кифера и поэта Пауля Целана написано много, их симбиоз является, как ни странно, не искусством, иллюстрирующим поэзию, а поэзией, дополняющей живопись. «Урны тишины пусты» — фраза, с которой Целан начинает поэму «Тьма». А цикл «В следующем году в Иерусалиме», созданный Кифером в 2010-м для галереи Гагосяна, подтверждает это: «урны тишины пусты, но стоят на растрескавшейся земле среди серого пепла».

Фраза из стихотворения «Фуга смерти» Целана «о золотые косы твои Маргарита пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет» и вовсе имеет сакральное значение для почитателей Кифера. Именно ее он использовал в одной из самых известных своих картин Margarethe.

Кифер способен вызывать личные переживания. Из-за постоянных отсылок художника к событиям Второй мировой войны и европейской истории ХХ века я начал думать о своем отце, который военным врачом прошел всю Европу. Начал представлять его таким, каким я знаю его по фронтовым снимкам, — молодым капитаном Советской армии, начальником армейского госпиталя, заканчивающим Вторую мировую в Вене. История проверила моего отца в раннем возрасте. Этот мальчик, моложе меня на двадцать шесть лет, подписал свою фотографию в военной форме одним ужасающим словом — «Сталинград».

В 1944 году молодой Целан вернулся домой из исправительно-трудового лагеря в родные Черновцы тогда в восточной части Австро-Венгрии. Он потерял родителей в концентрационных лагерях. Казалось, все закончилось неописуемой трагедией, но друзья помогли поэту найти работу в советском военном госпитале. Тот находился среди частей советского фронта, продвигающегося к Вене. Частью этого фронта также был госпиталь, в котором служил врачом мой отец. А что если юный Целан писал свои ранние стихи в больнице моего отца? Я гоню от себя эту идею как невозможную. Но все же — какая заманчивая мысль.

«Серый свинец алхимии»

Кифер, виртуозно меняющий материалы, всегда остается самим собой. Будь то фотография, скульптура или живопись, его художественный язык не меняется. Но есть и исключительно «киферовский» материал — свинец, объединяющий все работы художника в единое целое. Он появляется в скульптуре, живописи, коллаже и фотографии. «Серый свинец алхимии» — так режиссер Дерек Джармен описал работы Кифера.

Узнав однажды, что крышу собора в Кельне заменят, Кифер экспортировал себе, во французскую мастерскую, весь свинец старой крыши. Художник утверждает, что свинец, обнаруженный им во время ремонта старой стиральной машины, обладает большим эффектом, чем остальные металлы.

Интересен симбиоз черно-белой фотографии и свинца. И три работы, созданные Кифером в 1985-м, — Einschlag, Schwere Wolke, Emanation — лучшие образцы. В тот период Германию захватили волны протеста молодежи против размещения ядерных боеголовок НАТО. Это еще одна интересная ссылка к моей истории, так как я служил в ракетной бригаде с боеголовками, нацеленными на Германию. Так вот, в Schwere Wolke («Тяжелое облако») мир предстает перед зрителем опустошенным, страшным, с нависшим свинцовым облаком беды. Это мир после ядерной катастрофы.

20 лет одиночества

В 1992 году Кифер оставил свою семью, первую жену и троих детей, и переехал из небольшого городка около Франкфурта в новый студийный комплекс La Ribaute на территории заброшенной шелковой фабрики в Баржаке во Франции.

Изменения в жизни художника привели его к созданию работы, которую он назвал «20 лет одиночества» (1971—1991). Это стопка из сотен выкрашенных в белый цвет гроссбухов и книг ручной работы, усыпанных грязью и засохшей растительностью, запятнанных спермой художника.

В 1993-м Кифер устроил персональную выставку в престижной нью-йоркской галерее Marian Goodman Gallery. Это послужило причиной для написания американским арт-критиком Питером Шелдалем эссе, в котором он рассказал о своем разрыве с автором экспозиции. Начинается текст с перечисления заслуг: «В 70-х и ранних 80-х Кифер изменил мир с максимальной силой, доступной художнику. Он растворил противоречия между основанным на фотографии сухим концептуализмом и рукодельным, эмоционально возбуждающим абстрактным экспрессионизмом…»

Дальше Шелдаль описывает создание работы «20 лет одиночества» и обстоятельства, приведшие к разрыву между ним и Кифером. Оказалось, что слова про одиночество не просто литературный жест. Страницы книг из этой работы были запятнаны спермой художника оттого, что его сексуальная жизнь в течение последних десятков лет в Германии состояла в основном из мастурбации — на бумагу, что придавало библиофилии новый смысл. «Он попросил меня написать текст для каталога. Я попробовал писать между шоком и хихиканьем. Я потерпел неудачу. Другие критики просто исчезли, удалившись на цыпочках. До сих пор кажется, что этой выставки никогда не было», — объяснял Шелдаль.

Но репутация Кифера нисколько не пострадала от пуританизма американских критиков. С того времени количество выставок немецкого художника в престижных институциях похоже на «Список кораблей» из гомеровской «Илиады» — перечислять их не имеет смысла.

В наше время искусство Кифера — это по-прежнему про панораму и наслоение. Он меняется медленно, продолжает работу над своими темами и кажется вечным. Но если художник смог показать нескончаемость неба, течение времени и хрупкость человеческой жизни, стоит ли особо меняться?