Таус Махачева: «Мои проекты начинаются с вещей, которые я не могу забыть»

Таус Махачева — одна из самых ярких современных российских художниц. Ее работы находятся в собраниях крупных мировых художественных центров: британского Tate Modern, нидерландского MuHKA, французских Centre Pompidou и Kadist Art Foundation. Новая работа художницы «Количественная бесконечность задачи» сейчас выставляется в PinchukArtCentre с другими номинантами на премию Future Generation Art Prize.

Махачева превратила выставочный зал в «спортивный», где инвентарь гипертрофирован или мутировал: кольца врастают в потолок, конь удлинен, атлетические перекладины разной высоты и формы. Перформеры методично выполняют упражнения, борются с собственными сомнениями и тревогой, физически поддерживают друг друга. Центральный элемент работы — звучащие в зале голоса. Разные люди произносят властные клише, с которыми столкнулась художница и многие из нас: «Ты же понимаешь, что это ужасно», «Мужчины не плачут», «Выпрями спину».

В этой работе Махачева снова обращается к личному и коллективному опыту: с одной стороны, описывая опыт воспитания и часто травматичных отношений с близкими, а с другой — отсылая к авторитарности и насильственности патриархального общества в целом.

Я хотела вас спросить о работе, в которой вы убираете камень с дороги. Я бы рассматривала ее как метафору: художник, развивая свою практику, работая с аудиторией и институциями, совершает каждодневный сизифов труд. Чувствуете ли вы, что занимаетесь сизифовым трудом?

Мне кажется, если бы это было так, я бы этим не занималась. Сизифов труд — это абсолютно обнуленное состояние: ты закатил камень, и он скатился, закатил — скатился. Да, мы работаем в сфере, где оценок очень мало, ты не понимаешь, чего добился, ждешь реакцию аудитории — и очень редко понимаешь, какая она. Но у меня есть четкое ощущение ценности моей жизни и ценности того, что я сделала. Хотя, конечно, для меня невероятно важно слышать отзывы о работах от коллег и других людей.

Безусловно, заниматься искусством сложно, ты все время отстаиваешь интересы своих работ. Художники абсолютно по-разному выстраивают отношения с галереями, коллекционерами, институциями: кто-то хорошо существует в коммерческом мире, кто-то нет. Но если рассмотреть эфемерные перформативные практики — что из них продается? Ничего. И тогда необходимо пытаться выстроить совершенно другую модель взаимоотношений. У меня случаются редкие продажи в институции, но у меня какой-то свой способ выстраивания отношений и вообще выживания в этой среде.

Венецианская биеннале для меня стала этаким переходом. До этого я была «маленькая» и думала: ну вот, Венеция, пик карьеры — цветы будут присылать, вот он, успех. Но на самом деле ничего не изменилось, кроме меня самой.

Что важнее для вас: процесс работы или результат?

А что такое результат?

Когда видите готовую работу либо когда понимаете, что работа сложилась.

Наверное, тогда результат, а не работа.

Результат — это реакция. Мне очень нравятся работы моих коллег, вообще очень нравится современное искусство. Я очень люблю огромное количество художников. Мне кажется, этот новый опыт, который получаешь от взаимодействия с искусством, — интеллектуальный, эмоциональный, психологический — никакие другие сферы дать не могут. Мне хочется делать что-то подобное. Поэтому мне важна даже не готовая работа, а внутреннее переживание.

Но мне важен и процесс, потому что это тоже очень интересно: ты начинаешь в одной точке, а заканчиваешь в абсолютно другой. Кристина (проектный менеджер Таус Махачевой. — Прим. ред.) однажды спросила меня: «Было так, что ты начала с какой-то одной идеи и ею же закончила?» И я поняла, что ничего такого не припомню — ну, может быть, ранние очень простые видео. Всегда есть куча сомнений. Ты думаешь: «Господи, а что имеет смысл? Как можно это сделать? Как можно об этом поговорить? Какая форма должна быть у этой идеи?» Это интересный, но мучительный процесс. Иногда я включаю сомнения в работу — так было с работой «Байда», которая была в Венеции.

Наверное, очень приятная точка, когда ты понимаешь, что работа сложилась. Вот ты ее видишь, или какой-то важный для тебя человек написал, как он ее прочел. Это тоже очень приятные моменты и маркеры того, что тебя слышат и не пытаются упростить то, что ты говоришь.

Мне важна даже не готовая работа, а переживание.

Вы говорили, что биеннале была целью…

Даже не целью, а мечтой.

Что произошло, когда вы поняли, что цель достигнута и нужно что-то делать дальше?

Произошла демистификация участия в биеннале, и просто изменились ориентиры. Они перестали быть связаны с маркерами успеха и стали больше основываться на художественной практике.

У меня нет никаких целей, на самом деле. Наверное, единственная цель — продолжать заниматься тем, чем я занимаюсь. Для этого нужно, чтобы я могла на это жить — что, в общем-то, не так просто, когда у тебя не суперкоммерческая практика. Вот и все.

Даже если мне дадут огромный бюджет на реализацию работы, нужно быть готовым к этому. А когда ты понимаешь, что не готов, лучше подождать и сделать что-то другое. Не знаю, какие еще цели. Может, персоналку в MoMА в следующем году (смеется)?

Ваши работы часто связаны с Дагестаном и его культурой. Вам не хотелось оставить эту тему?

Дагестан проявляется — где-то больше, где-то меньше. В некоторых работах кажется, что его нет, но он на самом деле есть. Например, он присутствует в спортивных площадках, которые погнулись под мощью мускулов дагестанских борцов («Количественная бесконечность задачи»).

Дагестан есть в каждой фразе, которая звучит в аудио, потому что они все очень тесно связаны с социумом, который я наблюдала и наблюдаю. А в Дагестане, при всей моей любви к нему, общество патриархальное, и с этим связаны свои сложности и вопросы. Общество построено на коллективном теле, семье из него лучше не выглядывать. Оно все за тебя решает, но при этом поддерживает, если возникают проблемы.

Мне кажется, я не думала над тем, чтобы отпустить тему. Просто мой фокус в последнее время сместился, потому что последние несколько лет я провожу там меньше времени и у меня меньше наблюдений.

Насколько угнетающие фразы «Количественной бесконечности задачи» связаны с вами лично?

Конечно, они связаны и со мной. Моя первая учительница повторяла мне: «Согнись, ты сидишь будто тебе швабру за спину засунули» — хотя вроде всем говорят сидеть прямо.

Но в моем случае их было не так много. За это я недавно поблагодарила свою маму, когда мы обсуждали с ней этот проект. Некоторые фразы в работе говорили моей маме, моим друзьям, некоторые мы где-то вычитали, высмотрели, подслушали.

Моя первая учительница повторяла мне: «Согнись, ты сидишь будто тебе швабру за спину засунули».

Что значит быть художником в Дагестане?

Не знаю, имею ли я право отвечать на этот вопрос: последние несколько лет я бываю там два раза в год, и я очень мало выставляюсь в Дагестане.

Вы чувствуете давление дагестанского общества, которое вас маркирует как дагестанскую художницу или как «надежду российской художественной сцены»?

Ну российской — видите, как широко взяли. Но я особого давления не чувствую. Дагестанская, российская.

Опять-таки мы с вами возвращаемся к тому, что традиционная система — это море, которое тебя и подавляет, и поддерживает одновременно. Но ты должен быть на одном уровне с этими волнами, ты не можешь вдруг оказаться на поверхности, потому что оно тебя поглотит. Есть люди, которые критичны ко мне, есть тролли-комментаторы в интернете. Есть люди, которые ценят то, что я делаю, и считают это действительно важным и интересным. Но я не знаю, какой процент тех или других. Учитывая мои редкие визиты в Дагестан, я не могу составить полную картину художественной жизни в республике.

А интерес к вашему искусству на Западе связан с вашей региональной идентичностью?

Это любопытная тема. Я не знаю, обращаются ли ко мне, потому что я «специализируюсь» на Дагестане, — возможно. Но это был такой контекст, в котором мне было комфортно работать и тестировать какие-то идеи.

Что вы можете сказать о географической привязке ливанца Акрама Заатари и его работы «Письмо неизвестному пилоту»? Это произведение про человеческое, как мне кажется. В моей работе «Канат» есть контекст Дагестана, но работа о балансировании: о балансировании институций, которые пребывают в поисках финансирования; о балансировании художника, когда не понятно, войдет ли твоя работа в историю искусств. Мне кажется, важно через какие-то локальные вещи говорить о каких-то широких и узнаваемых.

Некоторые ваши темы связаны с советским наследием или историческим наследием в целом. Для украинских авторов сегодня эта тема также актуальна. Почему вы к ней обращаетесь?

Я это очень болезненно чувствую. Мне кажется, я вообще все проекты начинаю с того, что не могу забыть. Я не могу забыть, и меня это трогает. Работа «Байда» началась с того, что я услышала истории о дагестанских рыбаках, которые уплывают на своих лодках в Каспийское море. В шторм эти лодки переворачиваются. Рыбаки привязывают себя к носу лодок, чтобы их тела были найдены. Я просто не смогла этого забыть.

В работе «Количественная бесконечность задачи» то же самое. Я думала об этих фразах, о том, сколько труда нужно каждому человеку, чтобы это перестало звучать в голове.

Или работа «Канат», в которой канатоходец в пятом поколении Расул Абакаров переходит с одной горы на другую и переносит картины. Работа связана с моей тревогой о состоянии художественного наследия в стране и в разных региональных музеях, в том числе в Дагестане. Но это еще и более широкая метафора того, как работает художник.

Во многих ваших работах также проявлена тема насилия — как в последней или в той, где вы стреляете в песок из пистолета. Почему вы обращаетесь к этому?

Вы знаете, насилие в повседневной жизни бесконечно, и, безусловно, это проявляется в творчестве — иногда сознательно, иногда нет. Работа «Пуля» появилась, потому что на углу моего дома в Махачкале застрелили человека и в тот момент в Дагестане было большое количество терактов. В такой момент думаешь: «Господи, ну вот как, как это существует, как это может существовать и как это исправить?»

Насилие в повседневной жизни бесконечно, и, безусловно, это проявляется в творчестве.

Взять оружие в руки — достаточно сильный шаг, не каждый на это способен.

Это Дагестан, оружие присутствует везде. У меня не было страха перед ним. Вообще я человек решительный.

Как происходит «отвыкание» и переход к новой работе?

Каждый раз по-разному. Почти всегда мне приходится работать над несколькими проектами одновременно. Скажем, от Венеции был очень долгий отходняк.

Показывать собственную работу всегда очень волнительно. Раньше я «выгорала», работала на износ, это были очень тяжелые периоды. Сейчас я пытаюсь больше заботиться о себе, о своем теле и режиме, не браться за все. Сейчас у меня есть два человека в студии — Кристина и Андрей, с которыми мы работаем все время вместе.

Как вы работаете над собственным образованием?

На данный момент мое образование заключается в том, что я много смотрю. Конечно, какие-то лекции я всегда посещаю, куда-то ломлюсь, смотрю, что делают мои коллеги. Бывают какие-то резиденции.

Готовы ли вкладываться в образование других?

Cейчас мы с куратором Сабихом Ахмедом работаем над проектом симпозиума супергероев в Фонде Kadist в Париже — мне кажется, это будет суперинформативно и смешно.

Фотографии предоставлены PinchukArtCentre © 2019. Фотографы: Сергей Ильин, Александр Пилюгин. Фото Таус Махачевой: Александр Земляниченко / AP Photo / East News