Пройти по ссылке: Проект о лагерном прошлом Сибири

Слово «травма» происходит от греческого τραῦμα — «рана», а комфортное существование с незатянувшейся раной невозможно. Непременным условием работы с травматическим опытом, в том числе коллективным, является осмысление случившегося, проговаривание сложного прошлого вместо замалчивания и отрицания. О том, что трудно выразить словами, мы можем говорить языком образов и метафор благодаря искусству. Проект «Теплушка» — это как раз попытка осмыслить травму целого региона и нескольких поколений.

— Свое существование в Сибири как некий опыт, растянувшийся на поколения, я осознала только недавно. Одного из моих прадедов отправили в лагеря, а его жену и троих детей депортировали в поселение под Томском, откуда годы спустя им удалось выбраться в Новосибирск. Многие живущие в Сибири так или иначе связаны с регионом через ссылку, бегство или, наоборот, погоню за лучшей жизнью.

Многие живущие в Сибири так или иначе связаны с регионом через ссылку, бегство или, наоборот, погоню за лучшей жизнью.

Когда я начала изучать историю лагерей и эвакуации во время войны, то лучше поняла и Сибирь, и здешних людей. Они не привыкли к комфорту, к заботе о себе и окружающих, однако при сближении многие оказываются очень теплыми и душевными. Здесь не сложилась традиция быть милым с незнакомцами и любить всех просто за то, что они есть. Любви и заботы хватало только на самых близких, нужно было выживать. К счастью, ситуация меняется, и нынешнее поколение более открыто.

Проект «Теплушка» изобилует отсылками к историческому прошлому Сибири, но есть в нем и связь с современными событиями. Все элементы проекта — арт-книга с фотографиями и рисунками, инсталляции, видео, росписи, гравюры и стихи — представляют собой дневник экзистенциального выживания. Это путешествие внутрь темного леса, солдатский сон в окопе, хроника борьбы с абсурдом.

Все элементы проекта представляют собой дневник экзистенциального выживания. Это путешествие внутрь темного леса, солдатский сон в окопе, хроника борьбы с абсурдом.

Само слово «теплушка» означает товарный вагон, приспособленный для переправки людей. Для меня это и о чем-то военно-лагерном, и о том, как мало надо человеку для выживания. С одной стороны, теплушка — первичный, самый примитивный дом, с другой — часть тоталитарной системы. При этом слово звучит нежно и ласково, как «варежка», «бабушка» или «избушка». То есть «теплушка» — это и о человеческом отношении к этому жилью.

Инверсии происходящего — одна из тем, к которым я обращаюсь в проекте. У большинства из нас обычная спокойная жизнь, мы более-менее справляемся, и все, в общем-то, понятно. Но почти всем судьба преподносит момент немыслимого, шокирующего, и как бы дальше жизнь ни сложилась, она уже не будет прежней. Ужас пережитого заставляет перестраиваться и привыкать к состоянию катастрофы. Необходимость выживать психически и физически превращает существование в постоянную борьбу.

Также в проекте есть тема абсурда тоталитарной системы и войны как главного ее проявления, тема смерти, тема блуждания в неизвестности. Отсюда мотив леса, идея надежды и сохранения себя.

Чтобы не сойти с ума, нужно создавать карту навигации в новом мире, искать свои личные точки отсчета — вот этими вещами я и занимаюсь в «Теплушке». Одной из таких точек является любовь, причем не конкретная любовь между двумя людьми, а скорее страсть к жизни. На самом деле неважно, куда именно она направлена, любовь — всегда спасательный круг. Мысль банальная, но, как и любая банальность, она становится ощутимой и значимой, когда ты сам ее проживаешь.

Чтобы не сойти с ума, нужно создавать карту навигации в новом мире, искать свои личные точки отсчета.

В «Теплушке» карта является не только метафорой, она присутствует и буквально: зафиксированная в разных форматах «документов», фотографиях и рисунках. Образ карты — это надежда, что ты выдержишь все испытания невредимым. И это дополнительная структура, стержень, без которого сложно осмыслить проект. В основу выставочной части «Теплушки» легла недорисованная карта моего деда-геофизика, занимавшегося освоением Сибири. Думаю, карта должна была соответствовать размещению каких-то северных геологических пород, но то ли он ошибся, то ли она не потребовалась — на листе осталась лишь структура, ни один объект не подписан. Получился очень сюрреалистичный лес-лабиринт из заборов.

Мне не хочется прямых аналогий, но в проекте есть отсылка к многочисленным описаниям в фольклоре путешествий в загробный мир. Чтобы увидеть его, и умирать не обязательно: человек неплохо справляется с созданием ада на земле.

Коллективная травма, связанная с тяжелым советским прошлым, — очень грустная история, которой ни в России, ни в Сибири в частности не уделяют должного внимания. Немногие мои ровесники знают о репрессиях — слышали, конечно, но словно о событиях на другой планете. «Откуда у тебя такой интерес к этой теме?» — спрашивают приятели. А я вот не понимаю, как этого интереса может не быть. Вся актуальная политика российских властей — прямое следствие репрессивной школы и аппарата, сформированных при Сталине.

Травматическое прошлое наложило отпечаток на наше восприятие власти, которая стала для нас чем-то неизбежным и тотальным, чем-то, что нельзя поменять и настроить под себя, чего непременно надо бояться.

Семьи репрессированных очень разные: кто-то умеет говорить о своем прошлом с детьми, кто-то нет. Но в основном этот опыт стараются замалчивать или переосмыслять, иногда совершенно парадоксальным образом. Например, моя бабушка до конца жизни оставалась преданной сталинисткой, хотя она была очень добрым человеком. Просто фигура Сталина заменила ей фигуру сосланного в лагеря отца, который стал в ее глазах предателем, а Сталин, наоборот, — героем, полубогом, мифологическим персонажем.

Травматическое прошлое наложило отпечаток на наше восприятие власти, которая стала для нас чем-то неизбежным и тотальным, чем-то, что нельзя поменять.

Сейчас политика России ведет к осознанному стиранию памяти и перекраиванию истории. Единственное, что нас объединяет, по мнению Кремля, — это Великая Победа в ВОВ. Согласно культу предков, будущее представляется опасным, а прошлое идеализируется. Формирование подобного мировоззрения выгодно для власти, потому что оно не предполагает перемен.