Где твоя родина, сынок

Приднестровская Молдавская Республика провозгласила независимость от Молдавской ССР в 1990-м. Начало конфликта было положено годом раньше, с законом о единственном государственном языке — молдавском.

После распада СССР конфликт между Молдовой и Приднестровьем обострился и вскоре привел к вооруженному противостоянию. Молдова и все международное сообщество не признали отделение Приднестровья. Статус территории по сей день остается «замороженным конфликтом».

— Когда родители решили меня зачать, они не думали, что их привычный мир скоро рухнет. Высокопоставленные люди подписали бумаги в Беловежской пуще, и наша страна прекратила существовать.

Дальше над головами полетели молдавские «миги», людей призывали занавешивать окна одеялами — чтобы взрывами не выбило стекла. А еще позже останкинские телеведущие стали говорить о молдаванах как о «трудовых мигрантах из ближнего зарубежья».

Когда я сделал первый вдох, моя страна уже была разделена на две части: левобережную и правобережную (большая часть Приднестровской Молдавской Республики находится на узкой полоске суши вдоль левого берега Днестра, отделенная водой от Молдовы. — Прим. ред.). Люди, десятилетиями жившие бок о бок, стали врагами, выстроили стену непонимания и пытались отдельно друг от друга найти себя в новом мире. Мне кажется, тогдашнее Приднестровье во многом напоминало подростка, который пытается делать все наперекор своим предкам, — создав свою валюту и армию и назвавшись «независимой республикой». Но никакой независимости не было ни в 1993-м, ни в 2017-м.

Мой отец — молдаванин из правобережной Молдовы, мать — русская, тоже с правого берега. Каждую неделю я запрыгивал в старый красный «запорожец» и ехал к бабушке с дедушкой в деревню — тоже на правый берег. Все знакомые, друзья, родственники жили там.

Но жил я на левом — туда родители еще до моего рождения переехали за перспективной работой. Я учился в школе, где висел флаг Приднестровья, а на первом звонке звучал приднестровский гимн. В первом классе я с букетом цветов и в великоватом пиджаке слушал рассказ учительницы о создании нашей «независимой республики». «Мамалыжником», «молдавашкой» звали тех, кого хотели оскорбить.

Приднестровье меня обтекало. Вода камень точит — я решил этого не дожидаться и после школы уехал в Кишинев. Мой родной язык — русский, но я ощущаю себя молдаванином.

В сухом остатке я везде чужой. В Приднестровье я молдаванин и «внутренний враг», в Молдове — русский, несмотря на гражданство и внутреннюю причастность к этому народу. У меня нет родины — только детские воспоминания, мало связанные с объективной реальностью того времени. Преподаватели в моем университете называют таких, как я, «людьми с диффузной этноидентичностью».

Мой родной язык — русский, но я ощущаю себя молдаванином. В сухом остатке я везде чужой.

Когда мне исполнилось двадцать три, я вернулся в Приднестровье, чтобы исследовать место, в котором родился и провел первые восемнадцать лет жизни. Я искал ответ: кто я, откуда я, зачем я. С пленкой в руках я заново открывал свою родину — ту, что была за пределами дома, где я рос, бетонной дорожки в школу и десятка деревень в окне автомобиля.

Мои фотографии — это фотографии человека, который впервые видит свою родину. Временами я ничего здесь не понимаю, иногда боюсь ее, но все-таки, углубляясь, чувствую, что это — мое, даже если меня никто не спрашивал, хочу ли я этого. Эта культура стала частичкой меня, и ничто не может изъять ее.

Я ровесник Приднестровья, и мы почти синхронно переживаем одни и те же кризисы. Сейчас мне двадцать шесть, и я нащупал свое место в этом мире — но не могу сказать то же самое о Приднестровье.

Я ровесник Приднестровья, и мы почти синхронно переживаем одни и те же кризисы.

Все, что я могу сделать, — бесконечно заправлять пленку в камеру и пересекать Днестр, чтобы глазами сверстника увидеть крошечное никем не признанное государство в центре Европы.