Валерий Плотников — о том, как снимал Высоцкого, Михалкова и других российских знаменитостей

Валерия Плотникова называют портретистом ушедшей эпохи. Он создал знаковые портреты Лихачева и Рихтера, Пугачевой и Параджанова, Барышникова и Плисецкой, Михалкова и Тарковского, Лили Брик и Высоцкого, Бродского и Довлатова и многих других представителей российской элиты XX века. О том, как ему работалось со звездами, фотограф рассказал на творческой встрече в Санкт-Петербурге.

С Володей мы были хорошо знакомы, он же привел меня в Театр на Таганке, который я очень любил и где много снимал. Эта фотография уникальна: на ней Володя в настоящей бороде. Тогда у него полтора месяца был отпуск, он был в Париже и на Таити и вернулся оттуда с роскошной бородой. Марина рассказала, что они собираются выпускать в Париже его пластинку, и мы решили снять его портрет для обложки, а заодно и фотопробы для фильма, в котором Володя должен был играть Пугачева.

Я пошел в Театр на Таганке, где под расписку мне дали вот эти афиши, из которых я сделал фон-коллаж. Так и получилась эта фотография, на которой Володя стоит у меня на кухне на фоне таких таганковских шуток.

Я тогда вспомнил, что идет «Вишневый сад», где Володя играет Лопахина, бритый. Я говорю: «Сыграй Лопахина с бородой. Будет настоящий русский мужик». И он сыграл единственный спектакль с бородой. А на следующий день шел Гамлет, я надеялся увидеть с бородой и Гамлета, но Петрович (Юрий Любимов) был сильно против.

А вот моя любимая фотография. В свое время ее обозвали «Высоцкий и Марина на Кубе». Я сказал им: «на кубе», — а кто-то возьми и напиши с большой буквы. Я сделал этот кадр в то время, когда Володя снимался у Митты в фильме «Арап Петра Великого». Митта почему-то считал, что арап должен быть непременно с этими «наушниками», а меня это жутко раздражало, и я попросил Марину причесать ему эти локоны назад.

Она подошла к Володе, стала его причесывать — и вдруг я увидел такое выражение лица! Так смотрит только мальчик, когда в детстве его причесывает мама, — я такого Володи больше никогда не видел. И какое счастье, что камера уже стояла и что Марина его не заслонила, — все потрясающе сложилось.

С Мишей мы были хорошо знакомы. Он был таким естественным, таким чудным человеком, и, надеюсь, сейчас он такой же. Я все время хотел сделать его портрет — не балетный, не на сцене, но тем не менее чтобы он был динамичным, летящим. Миша уезжал на гастроли в Канаду, и выяснилось, что возвращается он только где-то осенью. Я понял, что погода будет мерзкой, и предложил сделать хотя бы просто эскиз до его отъезда.

Он жил тогда в доме на Миллионной улице, там же, где сейчас живет Миша Боярский. Никаких особых идей у меня не было, мы просто вышли на улицу. Были белые ночи, и я сделал вот этот кадр: пустой город, а в этом здании — будто стремительность полета. Я снимал со штатива, хассельбладом, этот кадр есть и в цвете. Все получилось замечательно, и я повез снимок в Москву, в журнал «Театр», где его сразу же стали готовить к публикации на обложке.

А Миша уехал на гастроли, с которых в СССР так и не вернулся. Его побег был сымпровизированным, незапланированным. Он собирал деньги на «Волгу» и купил ее прямо перед отъездом, на что энкавэдэшники, которые нас потом допрашивали, сказали: «Надо же, денег насобирал в долг и сбежал». А обложку сняли с номера, она так и не вышла.

Это Андрей Тарковский и Юрий Ярвет во время съемок фильма «Солярис». Это трагическая история моей жизни. Работать на съемках «Соляриса» меня пригласил сам Андрей. Мне создали все условия, выделили собственную кабинку на площадке, даже каким-то образом сделали московскую прописку — без нее работать на «Мосфильме» запрещалось. А я месяца три промучился на картине и позорно сбежал, сделав всего несколько кадров.

У меня тогда не было ни адреса, ни места, ни телефона — найти меня не могли. Только в кабинке оставляли сообщения: «Валерий, где вы? У нас съемка». И уже потом, когда прошло много времени, они поняли, что я просто сбежал.

Это чудовищно и страшно говорить, но я понял, что он снимает совсем не то. Там все сошлось: Станислав Лемм сказал, что он разрешит снимать «Солярис», если будет снимать Тарковский, а Андрей тогда уже достаточно долгое время был в простое и, поскольку «Солярис» не самая плохая литературная основа, согласился. Но я видел, что это не фильм Тарковского.

Его следующей работой было «Зеркало», и вот с этого фильма я сделал бы потрясающий альбом. Это был мой фильм, но было уже поздно — я лишился отношений с Андреем на долгие годы. И я знаю: он имел на это полное право.

Потом меня «спас» Антониони. Когда Андрей увидел, что тот разговаривает со мной и подает мне руку, он хотя бы стал со мной здороваться. И снял тем самым с моей души большой крест перед своим отъездом.

Это замечательная история, которая познакомила меня с Антониони — он сидит справа в профиль. Это был 1979 год, тогда все собирались компанией в мастерской у Беллы (Ахмадулиной) и Бори (Мессерера). Боря приглашал меня, чтобы я снимал исторические кадры, потому что у них бывал и Павел Антокольский, и Александр Тышлер, и кого там только не бывало.

В один из вечеров звонит мне Боря и говорит: «Слушай, Валера, приезжай. У нас Антониони, снимешь нас». Я говорю: «Он не будет сниматься». Есть люди, которые на дух не переносят стеклянный глаз фотоаппарата, и Антониони в их числе. Но поскольку из всех итальянских режиссеров самым «моим» был как раз Антониони, я не мог не поехать.

И вот я выставляю аппаратуру, настраиваю камеру, и тут Антониони говорит: «Но-но-но». «Ну, я так и знал, ладно», — думаю я, но аппаратуру не убираю. Я сел за стол, чтобы участвовать в общей беседе и быть рядом с великим режиссером. Без задних мыслей, просто чтобы высказать то отношение, которое у меня было к нему во ВГИКе, я рассказал историю о том, как пересматривал те четыре его фильма, которые были у нас в прокате, и как выучил их текст по монтажным листам, так что меня даже приглашали переводчиком, хоть я и не знал итальянского вообще.

Не знаю, связано ли это, но спустя какое-то время вдруг Антониони сам говорит: «Давайте снимемся». Так и получился этот кадр, на котором изображены Ваня Бортник (переводчик), Тонино Гуэрра и Лора Яблочкина (они тогда встречались), Борис Мессерер, Юрий Петрович (Любимов), (Владимир) Высоцкий, Белла (Ахмадулина), (Микеланджело) Антониони, его продюсер, итальянская муза Андрея Вознесенского, сам Андрей, мать моих детей Ирина Кассиль-Собинова и Илья Былинкин, муж Марианны Вертинской.

Через какое-то время Лора (Яблочкина) и Тонино (Гуэрра) решили оформить свой союз. Тогда в Москве женили иностранцев и каких-то очень почетных гостей только в Грибоедовском дворце бракосочетаний, и я поехал туда. Андрей Тарковский был свидетелем Лоры, а Антониони — свидетелем со стороны Тонино. Я снял несколько кадров Антониони во дворце бракосочетаний на фоне бюста Ленина. Из двери вышла дама и обратилась к Антониони, который стоял вместе с женой: «Так! С коврика! Коврик только для брачующихся!»

Потом эта дама стала читать мерным голосом: «От имени и по поручению обкома профсоюзов комсомольской организации, дорогие Лора и Тонино…» Не молодые уже люди, не первый брак, а она говорит им, что они должны плодиться и во имя социалистической родины чего-то там нести. Рядом стоит Антониони, который ничего не понимает, но все чувствует. И тут он, который вообще очень редко смеется, начинает хохотать. Такие моменты дорогого стоят.

А это Леночка Соловей, это мы делали с Рустамом Хамдамовым пробы к фильму «Дубровский». С левой стороны на черном фоне большой палец самого Рустама, он держит черный фон, так как мы снимали на натуре. Слева тоже кто-то держит фон, белый, подсвечивает лицо. А бальное платье на Леночке сделано из газовой занавески, снятой с окна. Она короткая, поэтому я и снимаю не в полный рост.

Эту фотографию Никиты я сделал, когда он снимал свою курсовую работу во ВГИКе, где мы, кстати, вместе с ним учились. Это снято в районе реки Оки. Никита сказал: «Приезжай, я буду снимать курсовую. Ты сойдешь на станции в чистом поле, возьмешь направо километра четыре, там будет ложбинка, ты ее перейдешь. Смотри, чтобы солнце все время светило с левой стороны. Пройдешь семь километров, потом повернешь налево».

В общем, я шел, не зная куда, ориентируясь на эти ложбинки и кустики. И действительно пришел и сделал там вот эту фотографию Никиты. Помимо того, что она мне очень дорога, в свое время ее очень оценил и Никита. Если сейчас напомнить ему, он, наверное, рассмеется, но тогда он сказал мне: «Знаешь, Валера, я хотел бы походить на эту фотографию».

Это пробы Юрия Богатырева, которые я делал для Никиты Михалкова, когда мы готовились работать над фильмом «Свой среди чужих, чужой среди своих». Тогда пробы снимали в студии, в павильоне, в совершенно дурацкой обстановке. Актеры терпеть этого не могли — как можно изобразить что-то на голом заднике с прямым светом, таким мощным, что глаза слезятся?

А мы с Никитой вышли на натуру. В то время в Москве было много старинных домов под снос, можно было найти подходящее место. На фотографии Юра специально похудевший для этой пробы. Все так и осталось в фильме. Кроме меня.

Мы начали работать над картиной, и тут Никиту забрали на Тихоокеанский флот. Когда он вернулся, мне пришло в голову, что фильм-то мы будем делать про НКВД и что я под этим подписываться не хочу. И я ушел с картины.

Это последняя фотография Сергея — через несколько месяцев его не стало. Я приехал тогда в Америку с аппаратурой, хотел снимать людей, которых я знал еще по Петербургу: Владимира Войновича, Васю Аксенова, Мишу Шемякина.

С Довлатовым мы не были знакомы, но я разыскал его телефон, позвонил и сказал, что хочу его снять. А ему тогда было уже совсем не до того, и он отказался. Тем не менее я поехал на «Радио Свобода» — я знал, что он там. Захожу и вижу, что он не кокетничает: ему действительно не до этого, он на последней ниточке висит. И он говорит:

— Слушай, вот у нас тут Синявский с Розановой приехали, сними лучше их.
— Хорошо, я их сниму, но тебе тоже не отвертеться.

Я поставил свет и камеру для Синявского и Розановой, снял, а потом пришел за Сергеем и говорю: «Уже все готово, там надо только сесть». И он сел буквально на несколько кадров. Несколько раз в жизни я видел, как человек «чернеет» перед уходом, это видно и на этой фотографии.

Лучше всех и с удовольствием снимался Иннокентий Иванович Смоктуновский. Он гений, я посвятил ему целый альбом. После съемок фильма «Дядя Ваня», где Смоктуновский был не в гриме, а со своей бородой и достаточно длинными волосами, я попросил его: «Кеша, а будь любезен, отрасти бороду еще, пожалуйста, чтобы она была такая русская, несколько запущенная, и волосы чуть-чуть длиннее». И он в течение двух или трех месяцев действительно отращивал бороду.

Когда мы снимали этот кадр, он говорит:

— Ну, слава богу! Наконец-то я подстригусь и побреюсь, а то меня замучили. (Тогда актеры зарабатывали в основном на встрече со зрителями. Это так и называлось — «поездка за колбасой», потому что заработок был гарантирован и стабилен.)
— А что такое?
— Да замучили, все время спрашивают: «А почему у вас длинные волосы и почему вы с бородой?» А мне приходится отвечать: «Плотников повелел».

Он любил так кокетничать.

Как-то мне надо было снять Мишу Боярского для обложки «Советского экрана». И вот женская часть моей семьи — сестры, жена, дочки — узнают, что я буду снимать самого Боярского, и говорят: «Возьми нас на съемку». И я согласился.

У меня была машина «Нива», однообъемная — багажник соединен с салоном. И когда мы все сели, выяснилось, что Мише-то сесть некуда. Тут я и говорю: «Миш, ну, в багажник сядешь?» Садится Миша в багажник (он узкий, колени сложил) и отлично поместился. Едем по Каменноостровскому проспекту, вдруг нас тормозит гаишник, и я в надежде побыстрее отвязаться говорю: «Вы извините меня, мы на съемку едем, Мишу Боярского снимать». Он смотрит — одни девочки в салоне. «Что ты мне лепишь?» — говорит. Обходим машину, я открываю багажник, а там сидит Миша и говорит: «Здрасьте!»

Фотовыставка «КИНО-ТЕАТР Валерия Плотникова» проходит до конца февраля в санкт-петербургском выставочном пространстве «Конюшенная, 2».