«Мне неприятно, но у меня делается эрекция»: Супердорогие пасторали и томные мальчики Константина Сомова

Глядя на картины и графику Сомова теперешним поверхностным взглядом, не сразу понимаешь, почему это выдающийся художник. Работы его по большей части легковесны и подчас не очень аккуратны. Ну что такое эти его невинные пейзажики на фоне набирающего тогда силу русского авангарда? Картонные картинки — так было бы резонно охарактеризовать многие ретроспективные работы Сомова: в них большая карикатурность и вычурность, а люди как бы ненастоящие — сверчки на палочках. Критика Сомова громила: как можно было посреди разрастающегося неорусского стиля попрыгунчиком ускакать в маскарадный XVIII век?

Сомов был предельно хорошо образован с самого детства — он знал историю искусства и знал, что происходит в современной ему живописи. Но как бы наплевав на современность заодно с неорусским эпическим искусством, Сомов ударяется в прошлое. Пассеизм — генеральная черта живописи и графики Сомова на протяжении всей его творческой биографии. В «Даме в голубом», где изображена Елизавета Мартынова, на среднем плане виден человек, на Сомова очень похожий. И вот он как бы боком куда-то уходит. Уходит от Мартыновой, которая сама при этом — воплощенная грусть и горечь (к тому моменту модель — по слухам, влюбленная в Сомова — уже была больна чахоткой). Уходит в сторону пруда, на другом берегу которого на белой лавке юноша и девушка сидят и, кажется, играют на флейтах. Это почти воплощение биографии Сомова: он уходит от женщины (с женщинами у него было несколько экспериментальных связей) в изумительный несуществующий мир легкости и маньеризма, где все — фейерверк.

Нужно быть радикальным художником, чтобы в разрастающейся волне народничества и общественной пользы уйти в крайний индивидуализм и дендистские фантазии. На его картинах все яркое, хоть и мягкое, все находится в состоянии экзальтированных всполохов, а с другой стороны — тут все уже устали и все невсерьез. Именно невсерьез Сомов протащил в русскую графику эротику. Тогда любая голая ножка могла запросто сойти за порнографию, как сейчас какой-нибудь Стёрджес. Но иронические иллюстрации Сомова воспринимались вроде бы адекватно: в 1918 году в Петрограде выходит «Книга маркизы» — антология эротических текстов Франции XVIII века, полностью иллюстрированная Сомовым.

С марта по май этого года в питерской галерее KGallery проходила выставка работ Константина Сомова. А в конце июня вышел первый том его дневников, представляющий собой первое максимально корректное издание с восстановленными купюрами и подробным биографическим очерком. Сам художник собирался завещать дневник на сохранение Мифетте, как он называл своего сожителя Мефодия Лукьянова, — надеялся, что за счет разницы в возрасте тот проживет сильно дольше него (когда они познакомились в 1910 году, Сомову был 41 год, а Лукьянову — 18). Но Мефодий умер от чахотки в 1932-м. У постели умирающего Лукьянова Сомов плакал и сетовал в письмах, что всю жизнь был к Мефодию излишне строг и придирчив. Через семь лет с разницей в несколько дней, как бы придавленный предчувствием грядущей войны, скончался и Сомов.

Лукьянов не любил, когда Сомов зачитывал фрагменты из своего дневника, — считал это незначительным делом и слушать не хотел. Но для нас это, кажется, тот случай, когда интересно читать и пересказывать биографические подробности на тему «родился, не крестился, не женился». Сомов не то чтобы делал из своей повседневности перформативный акт, но творчество его очень биографично — конечно, не в буквально-тематическом смысле, а в каком-то глубоком, чувственном. В обычной своей жизни художник уплывал в выдуманные миры и тем же занимался в живописи. Не говоря уже о дневнике — это ведь буквально днев-ник, то есть разной степени подробности каждодневная запись событий и переживаний. Ближе к концу, по словам исследователя Павла Голубева, она приобретает литературную отточенность и мощь. Сомов страшно любил читать — пожалуй, даже больше, чем рисовать, — и в его дневнике видна интеллектуальная сила рефлексирующего человека.

Генезис сомовского художничества понятен: он родился в семье пианистки и хранителя коллекций Эрмитажа. Дом был увешан картинами, по вечерам пели под рояль и ходили в театр. Сомов учился в петербургской гимназии Карла Мая, а затем — в петербургской Академии художеств, первые пять лет в которой он считал для себя потерянными впустую. В общей сложности Сомов проучился там почти девять лет, последние три — в мастерской Ильи Репина.

В 1894 году происходит его первая коллективная выставка, а по окончании обучения в Петербурге художник укатывает в Париж. Он проводит два года в Академии Коларосси, среди известных студентов которой были, например, Модильяни, Вебер, Муха. В 1899-м Сомов возвращается в Петербург. А дальше — первая персональная выставка в родном городе в 1903-м, в том же году 95 работ Сомова показали в Гамбурге и Берлине — видимо, благодаря этому к нему пришла популярность в Европе. Позднее он стал единственным из мирискусников, о котором в Германии вышла прижизненная монография. Монархию Сомов терпеть не мог, большевиков тоже не полюбил, и хотя — насколько можно судить — уверенного намерения эмигрировать у него не было, в 1923 году Сомов выезжает в США в качестве уполномоченного «Русской выставки» и в СССР уже не возвращается. С 1925-го он оседает во Франции, где и умирает.

Конечно, нельзя не сказать о его гомоэротических работах. Сомов был открытым гомосексуалом в эпоху, когда и камингаут-то еще не придумали. Однако же он совсем не форсировал эту тему в своей живописи: количественно в его работах, скорее, больше оголенных женских грудей, чем томных мальчиков. Другое дело — дневники; правда, при описании любовных сцен и вообще всего, имеющего отношение к гомосексуальности, Сомов часто прибегал к записям на иностранных языках или шифровал русский текст довольно простым шифром (путем сдвига на одну букву, например).

Среди прочего была зашифрована следующая запись: «Одна из поз Д[афниса] была для бога Пана, для „Д[афниса] и Хлои“, Д[афнис] сидел с рукой на члене. Вдруг он: „Мне очень неприятно, но у меня делается эрекция“. Я ему: „Ну что же [за] беда, дам здесь нет!“ А член какой чудесный, когда стоит! Я взыграл внутри себя!» Речь идет о любовнике Сомова Борисе Снежковском, которого Сомов часто рисовал. Наиболее известный его портрет — картина «Боксер» 1933 года. Среди остальных выделяются (в том числе и откровенностью) картины «Сон», «Обнаженный юноша», «Обнаженный юноша с сигаретой».

Этот незамысловатый шифр как феномен проходит через всю жизнь Сомова. Его творчество и его тексты — это как бы подглядывание в замочную скважину. Мальчишеское тело скрыто, но едва-едва, надо только прищуриться. Или вот картина «Осмеянный поцелуй»: в то время как юноша расцеловывает девушке груди, из-за сетки, увитой плющом, ехидно выглядывают вуайеристы.

Огромна заслуга Сомова перед графикой и книжным оформлением — это он, главным образом с помощью всего «Мира искусства», как бы «переизобрел» художественное оформление книги и журнала. Помимо всего прочего, Сомов был грандиозным портретистом, что еще на заре его карьеры было отмечено Бенуа. Он ввел странный жанр ретроспективного портрета, изображая своих современников в декоре прошлого. Широко известны его карандашные портреты, подсвеченные акварелью: Блок, Кузмин, Лансере.

С одной стороны, хочется удивиться, чего это вдруг «Русская пастораль» Сомова (явно не самая удачная его картина: лица угловаты, а вся атмосфера отдает русской сказочностью) в 2006 году была продана на Christie’s за 2,4 миллиона фунтов стерлингов ($5,2 миллиона). На то время это стало абсолютным рекордом оценки картины русского художника. Рекорд этот был побит сомовской же картиной «Радуга», уже в следующем году проданной за 3,7 миллиона фунтов (около $7,3 миллиона).

Казалось бы — причудливые перипетии арт-рынка. Но посмотрите на сомовское небо: «Зима. Каток», «Пейзаж с радугой», «Спящая молодая женщина в парке», «Пейзаж с двумя крестьянскими девушками и радугой», «Идиллия» — какое у него почти везде поразительно серьезное и грузное небо. Кажется, именно вот это нависающее над всеми небо, под которым пляшут или возлежат марионеточные фигурки, предельно точно отражает мироощущение Константина Сомова как художника и как человека рубежа веков, революций и войн.