Фото, театр и живопись: такой разный Дэвид Хокни

Я иду по залу лондонской выставки «Queer British Art: 1867—1967» в Британском музее Тейт, где ранние работы Хокни соседствуют с полотнами Фрэнсиса Бэкона.

— Какой он разнообразный, — раздается женский голос рядом со мной.
— Сейчас совершенно по-другому работает, — отвечает женщине мужчина.

Пожилая пара продолжает исследовать полотна молодого Хокни, а я отправляюсь в дальние комнаты музея. Здесь, глядя на автопортрет Дэвида Хокни, написанный в реалистичной, совершенно не похожей на ранние работы манере, я думаю: кто такой мистер Хокни? Плодотворный, популярный, интересный, художник, которого любят ненавидеть и ненавидят любя.

Летом 1964 года 27-летний Дэвид Хокни будет приглашен преподавать в американский город Айова-Сити. Питер Адам напишет в его биографии: «Хокни даже не знал, где на карте находится Айова-Сити. Он приобрел очки в роговой оправе — „Мне кажется, мой вид отличается от всех остальных“ — и за рулем кабриолета „Форд Фалькон“ отправился в Айову, подбирая попутчиков и останавливаясь в дешевых придорожных мотелях. Хокни был хорошим преподавателем, хотя сам он утверждает, что был ужасным педагогом, не знавшим, что сказать, когда ему не нравилась работа ученика».

Фрагмент этот лучшим образом характеризует Дэвида Хокни. Даже в преклонном возрасте он приветствует новое и не боится экспериментов. Интересы его обширны: фотография, графика, живопись, театр, иллюстрация.

Хокни родился в 1937 году в городе Брэдфорд и был четвертым из пяти детей бедного клерка Кеннета Хокни. Родители были пацифистами и вегетарианцами. Отец участвовал в движении ядерного разоружения и писал письма Нассеру, Хрущеву и Ганди. В одиннадцать лет Дэвид заявил, что хочет быть художником. «Я любил визуальный мир — плакаты, открытки, цветные вещи. Я думал, что все это и создает художник».

Отучившись в Школе искусств Брэдфорда, он отправился в лондонский Королевский колледж, где встретил американца Рона Б. Китая. Китай, сам впоследствии знаменитый художник, вспоминает: «Мы прибыли в Королевский колледж искусств в один и тот же день, вместе с восемнадцатью другими студентами. Хокни тут же сделал рисунок скелета, висящего на стене. Мне показалось, что это самый искусный, самый красивый рисунок, который я когда-либо видел. Я учился в художественной школе в Нью-Йорке, я учился в Вене. У меня уже был опыт, но я никогда не видел такого красивого рисунка. Поэтому я сказал этому малышу с короткими черными волосами и большими очками: „Я дам тебе пять фунтов за этот рисунок“. Он посмотрел на меня и подумал, что я богатый американец, и действительно — у меня было 150 долларов в месяц для поддержки своей маленькой семьи. После этого я продолжал покупать рисунки Хокни».

В современном западном мире не принято упоминать частную жизнь и половую ориентацию, а сам художник не любит ярлыки и раздражается, когда его называют гей-артистом. Но в случае с Хокни гомосексуальность художника имеет значение. Он совершил небольшую революцию, став одним из первых, кто открыто, без метафор и аллегорий, принялся говорить об однополой любви. Он изобразил скрытую, запретную любовь (когда Хокни начинал свое карьеру, в Британии еще преследовали гомосексуалов) как нечто обыденное и простое.

Начал он с иллюстраций к гомоэротическим стихам греческого поэта Константиноса Кавафиса (1863—1933). Зависимость от текста помогла Хокни выглядеть слегка отстраненным — читателем, иллюстрирующим поэзию. Грек, проживший всю жизнь в египетском городе Александрия, создал стихи, позволившие молодому Хокни раскрыть новую для европейского искусства тему.

Иллюстрируя Кавафиса, Хокни, художник чувствительный и точный, создает визуальный эквивалент образов александрийского мастера. По словам Бродского, зрелый Кавафис «начал освобождать свои стихи от всякого поэтического обихода — богатой образности, сравнений, метрического блеска и рифм. Это экономия зрелости, и Кавафис прибегает к намеренно „бедным“ средствам, чтобы еще усилить эту экономию. Так, например, он называет изумруды „зелеными“, а тела описывает как „молодые и красивые“». Молодой Хокни следует за поэтом, приняв как данность «экономию зрелости» великого грека: простые линии, четкость белого, плавность, простота. Тела — «молодые и красивые».

Первой пьесой, которую оформил Хокни, стала анархистская клоунада Альфреда Жарри «Король Убю», в 1966 году поставленная в небольшом театре в лондонском Челси. Восемь лет спустя режиссер Джон Кокс предложил художнику оформить оперу Игоря Стравинского «Похождения повесы». Хокни согласился и с обычным для него энтузиазмом погрузился в работу. Опера была написана по мотивам одноименной серии картин и гравюр Уильяма Хогарта, и, как шутя утверждает Хокни, «это лучшая опера, когда-либо написанная в Голливуде».

Опера, написанная, по словам Стравинского, в «моцартовско-итальянском» стиле, — яркий образец постмодерна. Поэтому на смену индивидуальному, присущему только Хокни художественному языку приходит эластичный постмодернизм — всеобъемлющий и словно губка впитывающий стили и игру.

Визуальный оммаж Хогарту в декорациях и костюмах постоянно напоминает зрителю о первом импульсе, подтолкнувшем Стравинского создать оперу по мотивам работ английского художника. Хокни продолжает идею композитора и использует классическую графику XVIII века, чтобы придать спектаклю современный и модный вид.

Хокни рано понял, что в искусстве не существует прогресса: «Отдельно взятый художник может развиваться — просто потому, что движется его жизнь. Но к искусству в целом это не относится. Поэтому сама идея „первобытного“ или „примитивного“ искусства ошибочна: она подчиняет искусство идее прогресса».

Наблюдательный Хокни не перестает думать о нашем восприятии мира. «Двухмерного пространства не существует в реальности: поверхность только кажется нам двухмерной в силу наших габаритов. Если бы мы были мухами, то холст или даже лист бумаги показался бы нам очень неровным, но поскольку мы люди, некоторые вещи для нас плоские. Что по-настоящему плоско в природе? Ничего. Поэтому плоскость изображения — это во многом абстракция».

Совершенно случайно Хокни создал метод кубистического фотоколлажа. Снимая работы в калифорнийской мастерской, он избавлялся от оставшихся на пленке кадров, щелкая затвором и почти не двигая (или двигая совсем чуть-чуть) камеру. Проявив фотографии и разложив их, Хокни понял, что это можно превратить в метод. Так родились joiners — знаменитые фотоработы Хокни.

«В Японии я сфотографировал „Прогулку по дзен-саду в храме Рёандзи“. Киото, февраль 1983 года. Я превратил дзен-сад в прямоугольник, передвигаясь вокруг и делая снимки с разных позиций. Любая другая фотография показала бы этот сад как треугольник… Я был очень взволнован, когда создал это. Я чувствовал, что сделал фотографию без западной перспективы».

В живописи Хокни менял свой художественный язык подобно фокуснику, на потеху публике вытаскивающему из цилиндра то кролика, то голубя, то колоду карт. Это непозволительная роскошь для современного художника, зажатого мощными тисками рынка: хорошо продаются узнаваемость и собственный стиль, ни один дилер не рискнет работать с художником-хамелеоном. Но Хокни, получив раннюю славу, избежал влияния дилеров и галеристов — уже десятки лет он делает что душе угодно.

Первое головокружительное стилистическое сальто-мортале Хокни совершил в конце 60-х годов, когда со стилизации и модернистского упрощения переключился на натурализм. Тогда в живописи Хокни появились модели и друзья. Впервые в западном искусстве были открыто показаны однополые пары — написанные просто, с достоинством, «matter-of-fact». Самые знаменитые картины из этой серии — «Кристофер Ишервуд и Дон Бакарди» (1968) и «Мистер и Миссис. Кларк и Перси» (1970—1971).

Большинству любителей живописи Хокни известен своими калифорнийскими работами. Его бассейны, газоны, пальмы, синее небо давно стали классическими образцами современного искусства. В Калифорнии Хокни проведет около тридцати лет и в своих картинах будет казаться одиноким застрявшим здесь туристом, занятым собой и окружающим пейзажем. Глаз Хокни скользит по поверхности вещей, освещенных ярким солнцем.

Калифорния оказалась идеальным местом для создания целой серии ностальгических, «вспоминающих модернизм» работ. В Париже работать в стиле Матисса или Пикассо было бы дурным тоном, а под небом «золотого штата» это стало находкой. В калифорнийской мастерской Хокни вел перекличку с великими художниками ХХ века.

Сейчас Хокни внимательно изучает пейзажную живопись. Любит Клода Лоррена, классиков, китайских и японских мастеров. Последние работы Дэвида — огромного размера виды севера Англии, которые он пишет на нескольких холстах на открытом воздухе. Он единственный из знаменитых современных художников вдохнул новую энергию в старый добрый plein air.

Это очень английские работы: каждый, кто хоть раз побывал в Англии, знает этот характерный пейзаж с бегущими к горизонту полями и огромными деревьями под белыми облаками на синем небе. Медитируя на природе с кистью в руке, Хокни словно вспоминает поэзию Вордсворта: «Блаженством воздух напоен И вся ожившая округа: От голых гор и голых крон До зеленеющего луга».

Мне кажется, что эти работы — лучшее, что сейчас создается в живописи. А критик газеты «Гардиан» Адриан Серл считает, что «последним пейзажам Хокни не хватает шарма. Работы эти большие, своевольные и упрямые. В Хокни нет элегантности американца Алекса Каца, или визионерства Сэмюэла Палмера, удивления миром Стэнли Спенсера, не говоря уже о проницательности десятков (если не сотен) менее известных пейзажистов. Мы тут даже не будем касаться самых великих певцов природы: Курбе, Тернера, Констебла, Сезанна и Ван Гога».

Наверное, лет через пятьдесят станет ясно, кто из нас прав.