После просмотра — удалить: Интимный дневник чужой жизни

Стандарты красоты всегда определялись культурой и тем, какую роль общество приписывало женщинам. «Палеолитические Венеры» с гипертрофированными в угоду деторождению частями тела четко указывали на место «слабого пола» у домашнего очага. Полнота иранок эпохи Каджаров — на достаток и высокое положение, бледность японок — на аристократическое происхождение, благодаря которому им не приходится работать на солнце.

Сегодня женское тело все так же под прицелом цензуры и навязанных стандартов, будь то арт-проект, публикация в журнале или пост в соцсетях. Но Ольга Кириллова считает, что искренне и чувственно снятое обнаженное тело не может быть некрасивым. Художница не слушает комментарии о том, что порядочной женщине в ее возрасте не пристало таким заниматься, и продолжает заполнять своими эротическими фотографиями «секретную папку» умершей подруги. Так этот проект постепенно становится не о чужой истории, а о ней самой и о том, как принимать свое тело и сексуальность, а еще — просто ценить жизнь.

— Незадолго до своей смерти моя подруга попросила меня пересмотреть ее цифровой архив и после ее ухода удалить фотографии с обнаженным телом. Сама она уже не могла этого сделать. А возможно, не хотела удалять их до срока, будто убивая себя раньше времени. В ее просьбе звучало не только желание скрыть свою частную жизнь от посторонних глаз, но и сожаление, раскаяние за такие снимки.

Мы знакомы со школы, учились в одном вузе, знали семьи друг друга, вместе ходили в гости, путешествовали, делали театральные и юмористические проекты — в общем, были довольно близкими подругами. После университета немного разошлись по работам и семьям, но регулярно виделись — школьная дружба ведь самая памятная.

Она была невероятно жизнерадостна, артистична и неподражаемо грациозна — я это знала всегда. Так что содержание папки, которой она со мной поделилась перед смертью, полностью с этим образом совпало. Но в то же время стать свидетелем того, что тебе изначально не предназначалось, тяжело и ответственно. Я понимала, что получила доступ к архиву не из-за дружбы, а потому, что занималась фотографией. «Ты знаешь, что с ним сделать», — сказала подруга. Поначалу я испытала неловкость, смесь стыда и любопытства, а еще легкую степень вуайеризма, в котором я впоследствии распознала проектный фотографический потенциал.

Я испытала неловкость, смесь стыда и любопытства, а еще легкую степень вуайеризма.

Меня поразили не сюжеты снимков из секретной папки, а их непридуманная красота. То, что у подруги были любовники, меня не удивило, а вот то, как скрупулезно она фиксировала и собирала доказательства связей, — да. Мне тогда казалось, что это привычка более позднего времени и скорее молодого поколения: делать на телефон бесконечные селфи для соцсетей. Но практически вслепую снимать на первые цифровые мыльницы друг друга? Зачем? В этом я действительно почувствовала «гимн свободе и раскрепощенности» (как о моем проекте позже напишет один беларуский критик). Я поняла, что архивация стала ее способом пережить и сохранить ощущение счастья, и четко знала — снимки не должны исчезнуть.

То, что у подруги были любовники, меня не удивило, а вот то, как скрупулезно она фиксировала и собирала доказательства связей, — да.

Все фотографии были сделаны в достаточно зрелом возрасте, около 50 лет, до болезни, а сам период съемок охватывал примерно десятилетие. Изображения были собраны в несколько папок и расположены по годам, причем откровенные файлы не лежали «на поверхности» — иногда их обозначали специальные пометки или другой формат. Нашла я и отдельную папку с текстами СМС-сообщений со старого телефона. Они тоже были как бы засекречены, спрятаны среди строк метаданных, цифр, дат и номеров.

Архив оказался очень большим. Ее действительно много фотографировали, и она сама снимала — талантливо, чувственно, с особенным шармом. Те самые «стыдные» фотографии представляли собой невероятно красивые сцены из личной жизни.

Выполняя просьбу, я удалила все файлы, но не смогла допустить, чтобы они исчезли совсем. И я повторила их с собой вместо нее. Я присвоила их, став как свидетелем, так и соучастником. Прожила не только ее жизнь, но и свою выдуманную, дополнительную.

Я нашла камеры, которыми снимала она, ходила по магазинам в поисках одежды, как у нее, подбирала антураж и пейзажи, увиденные на ее фотографиях. Просила мужчин позировать и снимать меня. Не все близкие понимали меня, и это даже стало поводом для разрыва отношений.

Я ходила по магазинам в поисках одежды, как у нее, подбирала антураж и пейзажи, увиденные на ее фотографиях.

Самый странный и самый для меня главный эпизод — случайная встреча с героем ее истории. Поделившись с ним снимками своих инсценировок, я узнала, что у него тоже были эти откровенные фотографии, но он их удалил. «Для меня это не просто история встреч и свиданий, это мир перемен в нас двоих», — сказал он. После его слов я поняла, что теперь фотографии действительно существуют исключительно в моем исполнении. И если раньше меня посещали сомнения относительно вопросов этики, то разговор с героем интимного архива полностью их снял.

Не проходило и дня, чтобы я не думала о своей подруге. Но чем сильнее я вовлекалась в проект, тем больше он становился обо мне, словно ее история превратилась в мою собственную. Некоторые фотографии при быстром взгляде я не могу отличить от оригинала: мы будто близнецы. История перестает быть об одной скрытной личной жизни, превращаясь в нечто для всех нас общее, а потому — нормальное и естественное.

Я всегда считала, что нет ничего прекраснее наготы. Однако тело для меня не скульптура, не эстетическая категория, а желание, сила, смелость, комбинация форм эмоций и жестов. В любом возрасте, любого пола, любой комплекции. Но то, что лично мне казалось верхом красоты и свободы, в глазах других выглядело вульгарным, пошлым и болезненным. На меня с подозрением смотрел мой парень, затем в моей адрес стали говорить грязные слова — сначала в шутку, а потом и всерьез, — советовать лечиться.

То, что мне казалось верхом красоты и свободы, в глазах других выглядело вульгарным, пошлым и болезненным.

Конечно, чаще всего звучало нечто вроде «приличной женщине в твоем возрасте не пристало» или «частная жизнь неприкосновенна». Самое смешное, однажды меня упрекнули, что для своих лет я выгляжу слишком хорошо и поэтому проект неактуален. Вот если бы я была непривлекательной или несчастной, тогда да. Такое отношение не обязательно связано с патриархальными взглядами, вопросы эстетики и этики зависят от рынка. Границы между «допустимой» эротикой и исключенным из поля искусства порно определяет временно избранная власть.

Обнаженное тело прежде всего ассоциируют с сексуальностью, сексуальность — с неконтролируемыми эмоциями, неконтролируемость — с неуправляемостью. Поэтому секс — это опасно, потому что контролировать его невозможно. Но я не вижу причин скрывать себя. Я протестую, выступаю против страха и лжи. В конце концов, по образованию я музыкант и всегда любила сцену.

Мне близка позиция украинского художника Саши Курмаза, выпустившего фотокнигу «Вожделение», где собраны любительские эротические снимки из сети. Это прекрасное художественное исследование и, я бы сказала, реабилитация и в некотором роде легализация сексуальной фотографии, опять же потому, что «народное» явление стало видимым.

Благодаря архиву и проекту я узнала о себе новое, приняла мое скрытое. Архив был отправной точкой, поводом пересмотреть процесс съемки. Я нашла свой стиль, основанный на документальной, любительской фотографии, где важен не художник (он анонимен, растворен), а тема, проблема. Факт фотографирования стал актом фиксации жизни, попыткой противостоять страху и смерти.

То, что снимаю я, может сделать каждый, ведь фотографируют сейчас все. Но не каждый покажет эту «правду», эту «другую» сторону. Я настаиваю на возможности существования полной картины и не хочу делить ее на удобную и неудобную взгляду. Биографию, частную и общедоступную жизнь я рассматриваю как творческое поле, а тело — как инструмент. В этом смысле я могу считать себя занимающейся перформативными практиками. Если что-то существует, оно имеет право быть увиденным и услышанным. А смотреть — дело личное.

Биографию, частную и общедоступную жизнь я рассматриваю как творческое поле, а тело — как инструмент.

Мне уже больше лет, чем было подруге. Я хочу найти согласие со своим телом, желаниями, потерями. Хочу ценить время, которое я проживаю. Иначе я рискую оказаться в плену ложного стыда, страха, вины и предать себя и свою жизнь, «уничтожив фотографии». Что я могу сделать, чтобы принять этот вызов? Бесстрашно смотреть в объектив камеры, открыто улыбаться и отчаянно любить.