«Я очень мало вещей делаю специально»: Документалист Вадим Ильков о новом фильме

Полнометражный дебют кинорежиссера был отмечен критиками издания Filmmaker как «простая, красивая и терпеливая история», показанная «на самом гуманном и творческом уровне».

В центре картины — история киевского художника и солиста группы «Людська подоба» Толика Белова. Толик — один из наиболее ярких персонажей современной украинской художественной сцены; художник, график и музыкант известен своими откровенными эмоциональными и личными работами. Однако фильм рассказывает о другой стороне жизни героя: вот уже несколько лет он воспитывает дочь больной сестры — Катю. Жизнь Толика невозможно представить без присутствия в ней Кати. На недавней выставке Белова Cybele в киевской галерее Closer были показаны и его работы, и рисунки Кати.

Отношения Толика и Кати полны доброты, взаимопонимания, уважения, любви и нежности. Это трогательная и очень интимная картина о семье и преданности.

Как вы решили снимать фильм о Толике Белове?

С Толиком мы знакомы довольно давно. Он интересный человек, мне очень нравится его графика и рисунки. Когда он начал петь, я сначала воспринял это как хобби. Концерты у них ужасные, абсолютно ничего не слышно, все поют в разные стороны. Потом я начал вслушиваться в тексты и понял, что в них есть ирония. Я услышал все то прекрасное, что там есть.

В то время у его сестры родилась дочка, и Толик начал воспитывать племянницу — абсолютно полноценно, при этом не прекращая своей богемной артистической жизни. Это мне показалось интересным и выразительным. Я подумал, что можно сделать фильм о современной киевской богемной жизни и о том, как присутствие ребенка на вечеринках меняет людей и их восприятие.

Я снимал. А потом оказалось, что картина о другом, я вырос вместе со своими героями. Прежде всего, у меня поменялось отношение к Толику: в нем я увидел действительно очень сильного человека, несмотря на внешнюю хрупкость и ранимость (он все очень остро воспринимает и его очень легко расстроить по-настоящему). Толик воспитывает Катю в довольно сложных моментах и дает ей искреннюю любовь. Это больше чем отношения дяди и племянницы, он стал ей отцом. И фильм пропитан преданностью, любовью. Хотя я думал, что он будет ярким, парадоксальным, сюрреалистическим — как вечеринка. В процессе монтажа все вечеринки ушли, и осталась чистая история о верности.

В процессе монтажа все вечеринки ушли, и осталась чистая история о верности.

Как складывались ваши отношения во время съемок?

У нас проходил взаимный творческий процесс. Толик сам художник, и он прекрасно понимал, к чему это может привести. Поэтому я ему благодарен за осознанную откровенность.

Были сцены или темы, которые герой просил вас не затрагивать?

Никаких табу не было. Может, Толик просил меня не снимать, но один-два раза, и, возможно, он хотел просто побыть один. У Ани (сестры Толика и матери Кати. — Прим. ред.) я одно время даже арендовал комнату. Аня живет на пенсию по инвалидности, и иногда она кого-то у себя поселяла: во-первых, ей нужны были дополнительные деньги; во-вторых, ей было интересно. Но всегда это заканчивалось очень плохо — Толик приходил с полицией выселять людей, менял замки. Был сложный период, и мы решили, что будет неплохо, если какое-то время арендовать комнату буду я.

Толик не пытался повлиять на процесс съемок или на конечный результат. Я показал ему версию фильма, попросил посмотреть и сказать, что он думает, есть ли какие-то предложения. Толик посмотрел и сказал, что он все принимает, но что ему все это очень тяжело смотреть. Была идея попробовать привезти его на фестиваль в Швейцарию, но он не согласился: ему сложно проживать это снова.

Как складывались ваши отношения с Катей? Как она воспринимала съемочный процесс?

Катя — один из героев фильма. Она часто залезала на меня, мешала снимать (смеется). Воспринимала она все абсолютно спокойно и расслабленно. Когда мы начинали снимать, Толик жил в центре — у них всегда были гости и какие-то домашние вечеринки. Поэтому присутствие постороннего человека не вызывало у нее негативной реакции.

Вас финансово поддержало Государственное агентство Украины по вопросам кино. Как это повлияло на конечный продукт?

Конечно, повлияло.

Документальный фильм я могу предложить только тогда, когда понимаю, что у меня уже есть некая форма, есть контакт с персонажем. Прежде чем заявлять, что я могу сделать фильм, мне нужно сначала самому убедиться, что я могу его сделать. Поэтому, когда мы подавались на питчинг, уже было ясно, что картина получится: мы уже начали съемки.

Но основные работы еще предстояли. Кстати, не очень удобно, что Госкино поддерживает документальные фильмы только в течение года: иногда фильм можно сделать и за три месяца, но такие ленты, как с Толиком, снимаются года полтора-два. Средства от Госкино мы потратили на досъемку, монтаж, покраску и звуковую обработку фильма. Там не такая большая сумма, поэтому она разошлась достаточно быстро.

У вас уже есть видение того, как бы вы хотели показать фильм в Украине?

Мы планируем сначала сделать фестивальную премьеру в следующем году, а после собственными силами выпустить фильм в небольшой прокат. Еще мы хотим сделать тифлокомментарий к картине, чтобы на показы смогли прийти слабовидящие и слепые люди. Нам интересно попробовать сделать фильм максимально доступным для разных людей.

Мы общались с некоторыми прокатными компаниями, и пока никто успешной коммерческой истории в нашей работе не увидел. У нас креативное документальное кино не пользуется большой популярностью, и предполагается, что на него ходит небольшая аудитория. Но мне кажется, что эта картина для широкого зрителя — в ней много общечеловеческих, понятных всем тем и проблем.

В комментарии к фильму «Мариуполис» вы отметили, что вам приятнее работать с музыкой, которая появляется в ленте естественным путем. Расскажите об отношении к звуку и музыке в ваших работах.

Мне не нравится музыка, которая что-то иллюстрирует, чтобы создать определенное настроение; это не моя форма. У меня музыка, интершум, атмосфера — все то, что было в кадре, — часть музыкальной ткани фильма.

В рецензии издания Filmmaker говорится о совершенно уникальной визуальной простоте. Такое же ощущение у меня осталось после вашего фильма «Вальс Алчевск». Как вы добиваетесь такой простоты?

Я кинооператор, я просто снимаю. К простоте ты не сразу приходишь. В фильмах «Вальс Алчевск» и «Папа — мамин брат» все снимали на один объектив. Когда у тебя очень много выразительных средств — скажем, много объективов и к каждому по несколько фильтров, — ты думаешь, что вот это лучше снять так, а вот это так, начинаешь менять линзы и фильтры — и от этого многое теряешь. Я понял, что лучше не гнаться за лишней выразительностью, чтобы не пропустить чего-то главного. Может, ты не снимешь что-то крупным планом, но ты снимешь много чего другого. Когда у тебя есть ограничение по выразительным средствам, ты их используешь полноценно, не рассеиваешь внимание на какие-то другие вещи.

Я не то чтобы специально создаю какую-то простоту — просто у меня такое видение. Я очень мало вещей делаю специально.

В игровых фильмах иногда есть определенные технологические задачи, когда ты обязан перейти на другую оптику или применить какие-то эффекты. Операторская работа — один из элементов, который должен быть правильно соотнесен со всеми остальными. А в документальном кино таких задач нет.

Для меня всегда важно наблюдение, какое-то действие, которое продолжается во времени. Ведь и в жизни важно, что сколько длится. Я всегда долго не выключаю камеру, получаю планы больше 10-15 минут. Иногда бывает, что начинаю что-то снимать, а оно рассыпалось. Ничего.

Когда у тебя есть ограничение по выразительным средствам, ты не рассеиваешь внимание.

Отличается ли ваш взгляд как оператора на свои картины и фильмы других режиссеров?

Режиссеры снимают фильм, операторы являются инструментом. В «Мариуполисе» немного не моя манера съемки, но мне было интересно. Мы очень долго снимали, отсматривали, снимали, отсматривали. И оно как-то сложилось в определенную стилистику.

С Ромой (Романом Бондарчуком, украинским режиссером и сценаристом. — Прим. авт.) мы работали чуть иначе. Он всегда ставил задачи в форме вопроса или предложения, и в ходе разговора рождались решения. Поэтому все эти задачи не были для меня чужими.

В последнее время было несколько премьер фильмов о Донбассе. Вам сейчас близка эта тема?

«Донбасс» Сергея Лозницы я не смотрел. Как только он будет в прокате, я пойду и посмотрю его.

Смотреть я могу. Реагировать на это остро столько лет нельзя. Есть определенная планка, которая тебя страхует: ты это осознаешь, но уже больше в голове. Но если начать подходить ближе, то, естественно, начинаешь на это реагировать.

Мне пока не попадалось какой-то хорошей истории. Не то чтобы я искал, но пока не возникло идеи, о чем бы я хотел сделать фильм. Очень сложно иногда адекватно относиться к тому, что там происходит. Есть и гнев, и раздражение, и понимание того, что ты все равно ничего не можешь сделать.

Сейчас я планирую снять фильм. Он не о войне напрямую, и я до конца не понимаю, о чем это будет. Но есть команда рыболовецкого судна в Мариуполе, с которой мы в контакте. Их капитан из Широкино, он переехал в Мариуполь, но в Широкино у него остался дом. Прямо перед войной этот человек выложил дорожку перед домом плиткой. Теперь смотрит по спутнику: дом еще стоит, а что с плиткой — не видно.

Реагировать на это остро столько лет нельзя.

Каково ваше отношение к визуальному искусству, видите ли вы связь современного кино и искусства?

Мне сложно это отслеживать. Мне нравится визуальное искусство, я хожу на выставки, когда где-то оказываюсь — стараюсь идти в местный музей или картинную галерею. В интернете смотрю интересные изобразительные вещи: живопись, фотографию. Но, возможно, у меня все уже как-то сложилось — визуальных вещей, которые могут меня радикально поменять, наверное, не будет.

Мне хочется достичь еще большей легкости и еще большей прямоты, еще большей простоты. Делать так, чтобы как можно больше всего происходило в кадре само по себе.

Если бы вас попросили рассказать о вашей биографии, что бы выделили?

Я родился в Донецке — наверное, это важно. Когда в Киеве сказали, что Выдубичи — индустриальный район, я сначала не понял. Сейчас я привык к тому, что там много бетона и забора. Но Донецк — индустриальный. Индустрия прекрасна, и она реально способна изменить сознание.

Раньше я показывал город друзьям. Сейчас нельзя попасть на территорию Донецкого металлургического, а раньше просто можно было зайти, гулять по заводу, заходить в цеха. У нас было много гектаров терриконов, озера. Я думаю, что это все тоже влияет на людей.

Я был причастен к организации фестивалей «Шешоры» и «АртПоле». Не могу сказать, что я занимался серьезным кураторством, скорее это было администрирование. Тогда кино не было, в сериалах работать было скучно, а это была полноценная живая история. И люди были прекрасные.

Я снимал кукольные мультфильмы. Это была студия «Борисфен», которая работала на французские деньги. В свое время они занимались рисованными фильмами, и через них прошло очень много художников и дизайнеров. А потом в 2002 или 2003 году они запустили кукольные сериалы. Потом мы со Степой Ковелем делали маленькие кукольные фильмы, это тоже был хороший опыт. Все делалось вручную — восход солнца и прочее.

Фото на обложке: кадр из фильма