Отель — тюрьма, а тюрьма — счастливое место: СССР 30-х глазами Памелы Трэверс

В начале 30-х СССР был на Западе в большой моде. Небывалый социальный эксперимент оказался интересен всем, а писателям особенно. Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер охотно ездили в Союз, дружески беседовали со Сталиным и оставляли об этих поездках воспоминания разной степени восторженности. Уэллс отзывался о Сталине, что «никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного»; Шоу не моргнув глазом заявлял, что в СССР нет ни голода, ни принудительного труда, а правосудие — самое гуманное в мире.

Памела Трэверс в этот восторженный хор не влилась. Ее книга наполнена ядовитым сарказмом, убийственно меткими деталями и ироничным недоумением перед советским абсурдом. Абсурд, кстати, начался задолго до пересечения границы, еще на стадии покупки билетов (Трэверс, в отличие от знаменитых коллег, приехала в Союз не по приглашению, а по обычной «интуристовской» путевке).

«— Какой тур желаете?

— Билет в Россию, пожалуйста.

Служащие „Интуриста“ внимательно изучали мое лицо. Они явно заподозрили во мне матерую преступницу. Неужели хотят сдать меня в полицию? Нет, не похоже. По крайней мере, не сейчас. Видимо, решили до поры до времени просто не спускать с меня глаз. Я догадалась об этом по тому, как они многозначительно переглянулись.

— Какой тур желаете?

Не сводя с меня подозрительных взглядов, служащие развернули передо мной список и сообщили, что я могу выбрать любой из утвержденных туров, но любые отклонения от маршрута будут сопряжены для меня со значительными осложнениями и большими расходами.

— Как насчет Петрограда?

— Извините, — поспешила я исправить свою ошибку, — я имела в виду Ленинград. И Москва — она ведь по-прежнему так называется? А еще — Нижний Новгород. И под конец, хотя это и не указано в маршруте, я бы хотела увидеть Казань.

Темные глаза василиска зыркнули на меня с укором.

Повисла угрожающая тишина.

— Могу я посмотреть Казань?
— Нет, если вы покупаете этот тур, то — нет.
— Тогда давайте я выберу тот тур, который включает Казань.
— Это невозможно.

Лица у всех четверых словно зашторены. Я смутилась и почувствовала себя виноватой. Что я сделала не так? Что такого в этой Казани? Как человек, сказавший нечаянно непристойность, я поспешила сменить тему — явно слишком болезненную — и перешла к обсуждению оплаты».

Знакомым ее поездка казалась безумием. Памелу и раньше считали экстравагантной, но отправиться одной в эту дикую страну — слишком даже для нее! Ее пугали страшилками (но чем можно напугать женщину, которая в 25 лет в одиночку переехала из Австралии в Англию, имея в кармане «десять фунтов, из которых пять тут же потеряла»?). Ей всерьез советовали взять револьвер («Но зачем – чтобы палить по русским или на крайний случай застрелиться самой?» — уточняла она).

«Просто удивительно: никто не может спокойно слышать даже упоминание о России! Все либо фанатично за нее, либо столь же фанатично против. Моя предстоящая поездка — либо шанс всей моей жизни, либо совершенное безрассудство. Вздумай я отправиться на Арктур, это вызвало бы меньший переполох. Я готова пропустить эти пересуды мимо ушей, если бы они — как энтузиазм, так и осуждение — не имели политической подоплеки. Мое равнодушие к коммунистическому государству раздражает как его сторонников, так и противников — все они убеждены, что в Россию немыслимо ехать просто так. Противники Советов искренне смеются над подобной блажью, а сторонники полагают, что отправляться в путешествие лишь развлечения ради — пустая трата времени».

И все же в сентябре 1932-го, набив чемодан лимонами (друзья утверждали, что в СССР их можно использовать почти как валюту, — так оно потом и оказалось), Трэверс отправилась в путь. В «Интуристе» ее поставили перед фактом, что поездка возможна только в составе туристической группы. Памелу, привыкшую путешествовать самостоятельно, это страшно раздражало. Раздражала и сама эта группа, где все говорили об СССР с придыханием, и этот «корабль строгого режима», где запрещали курить за ужином, а из развлечений были только чудовищный кинематограф и чудовищная же литература: «Все книги в судовом книжном магазине посвящены одной теме. Я прочла уже три жизнеописания Ленина, два тома его речей, избранные статьи Сталина и совсем сникла».

Ленинград, первую точку своего маршрута, она находит потрясающе красивым, но вот советский быт — все более отвратительным. Отель — «очень современный, очень уродливый, очень новый, хотя стены уже облупились. Из него вышла бы отличная тюрьма». Попытка принять ванну оборачивается фиаско: «Горничная пришла в ужас, когда я высказала желание принять горячую ванну. Она сообщила мне, что из-за нехватки топлива для печей горячую воду подают лишь два раза в неделю. Смущенная собственной дерзостью, я поспешила извиниться и осторожно осведомилась, нельзя ли пустить из крана холодную воду, хотя бы тонкой струйкой? Позвякивая ключами, горничная, прежде чем удалиться, всем своим видом дала мне понять, что об этом не стоит даже заикаться». Еда в гостиничном ресторане несъедобна, но есть и некогда: гид с утра до вечера таскает туристов по экскурсиям, как на подбор унылым, — то в Дом культуры, то в кабинет Ленина в Смольном, то в музей атеизма.

К счастью, иногда Трэверс сбегает от бдительного гида и встречается с гораздо более интересными персонажами, чьими адресами ее снабдили лондонские друзья, — режиссерами, драматургами, молодыми поэтами. Имена своих советских знакомых она при публикации заменила туманными инициалами, но тут надо поблагодарить переводчицу Ольгу Мяэотс: несколько лет она собирала эти пазлы, соединяла намеки и случайные детали и в конце концов восстановила почти все имена. Комментарии, в которых она излагает свои находки, размером почти с саму книгу Трэверс, но читать их не менее интересно.

В Москве культурная программа оказывается еще более насыщенной — и еще более нелепой. Гостей водят в ясли и на стадион (пустой), на товарищеский суд и на регистрацию брака в ЗАГСе, на обувную фабрику и опять же в антирелигиозный музей (на этот раз в соборе Василия Блаженного). Туристам зачем-то устраивают экскурсию даже в тюрьму, которая писательнице неожиданно понравилась:

«Самое счастливое место, которое я видела в России, — это московская тюрьма. Нет, правда. Живи я в России, меня туда бы как магнитом тянуло. Мы оказались там в воскресенье, поэтому никто не работал. Само по себе это приятно и непривычно. После получасового статистического отчета: „От пяти до десяти лет за убийство; на время уборки урожая заключенных выпускают из тюрьмы под честное слово; в России преступность ниже, чем где-либо в мире, и т. д.“ — директор пустил нас к заключенным. Никто из них, похоже, не был заперт, одни лежали на койках (в четыре яруса под самый потолок, как в кубрике на корабле, стены украшены вырезками из газет и неизменными портретами Ленина и Сталина), другие расхаживали туда-сюда, не выпуская из рук свои матрасы, а некоторые вообще били баклуши. Несмотря на грязь и невзрачность обстановки, лица заключенных сияли радостью. А почему бы и нет? Антиобщественный поступок, который привел их за решетку, стал для них глотком свободы, позволив вырваться из общей массы. Проявление индивидуальной воли, видимо, воспринимается в России так же, как приступ запоя на Западе: это огонь, который очищает».

Перед отправлением в третий и последний город тура — Нижний Новгород — гид внезапно объявляет, что поездка отменяется. На вопросы возмущенных туристов отвечает что-то бессмысленное («Оказывается, корабли сломались». — «Что, все корабли?»). Мяэотс предполагает, что, возможно, от иностранцев хотели скрыть уже разразившийся в стране голод. Впрочем, приметы голода внимательная Трэверс замечает еще в Москве: в длинных очередях за продуктами, в пустых прилавках, в показанных кем-то из новых знакомых карточках на мясо — бесполезных, потому что их все равно невозможно отоварить.

Вместо Нижнего туристы на несколько дней задерживаются в Москве, где Памела тайком пьет водку с водителем автобуса по дороге из колхоза, посещает балет и по протекции английских друзей даже отправляется в гости к какому-то партийному функционеру: «семь раз директору, члену нескольких консультативных комитетов, секретарю писательского клуба и успешному драматургу».

«Московскую экскурсию» (в основу которой легли письма, отправленные Трэверс из СССР неназванному лондонскому другу) опубликовали в 1933-м в журнале The New English Weekly, а год спустя напечатали отдельной книгой. В Англии она осталась почти незамеченной (тем более что через полгода ее затмил главный бестселлер Трэверс), и нет никаких свидетельств о том, прочли ли «Московскую экскурсию» тогда в Советской России. Возможно, тот факт, что книги о Мэри Поппинс в СССР впервые перевели только в конце 60-х, спустя тридцать с лишним лет после выхода, — намек, что все-таки прочли.