Украинская Аргентина: История одной семьи

В Аргентине живет больше полумиллиона этнических украинцев и их потомков — это одна из самых многочисленных национальных общин страны. Первые переселенцы прибыли в Буэнос-Айрес из Галичины в конце XIX века, и с тех пор поток украинской иммиграции в Аргентину не прерывался, увеличиваясь во время европейских войн и революций и убывая в мирные времена.

Я познакомилась с Лилианой в крупнейшем судебном комплексе Буэнос-Айреса — «Комодоро Пи». Решительная коротко стриженная 63-летняя блондинка с накинутым на плечи павлопосадским платком, она говорила на русском с легким украинским акцентом, то и дело вставляя в речь испанские слова. Многие годы она работала во внешней торговле, но несколько лет назад окончила юридический факультет, сменила профессию и открыла собственную консультацию на улице Виамонте. Лилиана была адвокатом на известном в Аргентине судебном процессе о жестоком убийстве двух девочек на юге Буэнос-Айреса в 2016 году. Борисюк представляла интересы матери одной из них — 15-летней Натальи. После 22 месяцев прений адвокат доказала, что преступник в момент убийства был вменяем, и добилась для него пожизненного заключения.

О семье Лилианы мы разговорились после очередного заседания. «Бабушка много рассказывала мне об Аргентине на кухне нашей киевской квартиры долгими зимними вечерами. Про то, как она, молодая неграмотная крестьянка из украинского села, вместе с моим двухлетним отцом переплывала Атлантику и как боялась, что богатая итальянка из первого класса украдет у нее сына», — сказала адвокат, стоя на ступеньках суда. Мне захотелось услышать эту историю целиком.

Ровно через неделю Лилиана Борисюк встретила меня в своем офисе с ворохом старых фотографий и полным кофейником.

— Никто и не знал, что за Аргентина такая. В 1920-х жители Западной Волыни, которая тогда принадлежала Польше, потянулись на заработки в Америку — как в Северную, так и в Южную. Среди них был мой дедушка, уроженец села Городок Федот Борисюк. Он вырос в зажиточной крестьянской семье, был грамотным, неплохо понимал немецкий. Заниматься сельским хозяйством дедушка принципиально не хотел, мечтал освоить какую-нибудь городскую профессию и увидеть мир, за что родственники прозвали его Паныч.

В 1926 году Федот взял в жены бесприданницу Пелагею Горайчук — мою будущую бабушку. Семья бабушки была бедной, мать с детства посылала ее подрабатывать в чужие дома: убирать, готовить, полоть. В школу Пелагею не отдали. Она так никогда и не научилась ни писать, ни читать.

Через несколько месяцев после свадьбы Федот попросил у отца денег на билет и объявил молодой супруге, что едет в Америку. План был такой: как только там устроится, сразу же вызовет к себе ее и сына. Пелагея тогда уже была беременна моим отцом Иваном. Как позже признавался дедушка, он понятия не имел, чем будет заниматься в далекой мифической Америке. Из родного села Федот доехал до Генуи и там сел на тот трансатлантический корабль, который уходил в плавание раньше других. Он оказался до Буэнос-Айреса.

«Паныч тебя не заберет. Не надейся», — тут же начали говорить моей бабушке родственники и соседи. На то были основания: многие уехавшие в Америку мужчины пропадали — теряли контакты с семьями в Украине и заводили новые. Беременная Пелагея рыдала по ночам в подушку и даже хотела вернуться к родителям, но они ее обратно не приняли.

«Паныч тебя не заберет. Не надейся».

Федот Борисюк прибыл в Буэнос-Айрес в начале 1927 года и тут же начал собирать деньги на билет жене. Первое время нанимался разнорабочим на стройки, а потом его взяли собирать урожай кукурузы около города Баия-Бланка в 640 километрах от столицы. Борисюк провел в поле три месяца. Начальник платил раз в неделю. В последнюю ночь дедушке пришлось сбежать и идти пешком до ближайшей железнодорожной станции — он боялся, что другие рабочие, методично пропивавшие все деньги, нападут на него и ограбят.

В 1929 году Пелагея получила письмо от мужа и билет до Буэнос-Айреса. Она с двухлетним сыном добиралась до Аргентины почти месяц. Плыли в третьем классе. Бабушка всю дорогу сильно страдала от морской болезни. А вот мой отец Иван — неугомонный красивый мальчик с большими голубыми глазами и светлыми локонами — чувствовал себя отлично. Пассажиры первого класса постоянно угощали отца конфетами и что-нибудь дарили. Одна богатая итальянка даже пыталась купить его у моей бабушки, сказав, что Пелагея родит еще, а мальчику с ней будет очень хорошо. Не совсем понятно, как они между собой объяснились, но Пелагея пришла от этого предложения в ужас и стала бояться, что сына у нее украдут. К счастью, обошлось, — рассказывает Борисюк, пересматривая фотографии из коробки. Она хочет показать какой-нибудь детский снимок отца, но не может его найти.

Семья воссоединилась в Аргентине в разгар Великой депрессии. Местная аристократия разорялась, фабрики закрывались, бедных с каждым днем становилось все больше и больше. Федот каждое утро уходил искать работу и все чаще возвращался ни с чем. Тогда им посоветовали перебраться в городок Бериccо в полутора часах езды от Буэнос-Айреса. «Бабушка называла его исключительно Борисов», — улыбается Лилиана.

— В Бериссо жило много украинцев — на американском мясокомбинате SWIFT была работа. Получить ее дедушке удалось не сразу: сначала они перебивались тем, что зарабатывала бабушка, устроившаяся домработницей в семью богатых иммигрантов из Италии. Жили в съемной комнате. Сильно выручали «народные кастрюли» — программа по раздаче еды нуждающимся. А потом бабушка забеременела моей тетей Лидой. Шел 1932 год.

Каждое утро у мясокомбината SWIFT собиралась толпа мужчин, которых нанимали разделывать коровьи туши и грузить мясо со шкурами. Федот был высоким и худощавым, поэтому мужики покрепче всегда отпихивали его, и он оставался ни с чем. И вот однажды с дедушкой вместе пришла уже сильно беременная бабушка. Оттолкнуть Пелагею не посмели, и она легко прошла в первый ряд. И тут как раз появился бригадир:

— Мы женщин не нанимаем. Ты зачем пришла? Родишь еще!
— Мой муж всегда в конце стоит, и вы его не берете. Возьмите меня хоть полы мыть! Мне детей кормить нужно!
— Ладно. Где там твой муж? Гринго, иди сюда! — позвал деда бригадир.

В тот день Федот Борисюк получил постоянную работу в колбасном цеху. Жизнь в Бериссо начала наконец налаживаться. Дедушку повысили до технолога, бабушку взяли в колбасный цех. С каждой зарплаты они покупали кирпичи и через несколько лет построили себе дом. Бериссо того времени, судя по воспоминаниям очевидцев, напоминал большое украинское село: пироги, вареники, застолья, свой клуб. Говорили на смеси украинского, польского и испанского. Женились на своих. Невест было популярно искать по переписке в Украине.

К началу 1940-х благодаря пропаганде, которую обрушил на Латинскую Америку СССР, мой недавно аполитичный дедушка превратился в ярого коммуниста. Ходил на собрания, выступал с докладами, вступил в компартию Аргентины. Во время Второй мировой войны он вместе с другими добровольцами каждый месяц отчислял 25% своей зарплаты в фонд помощи советской армии. Иван полностью разделял взгляды отца. В начале 1950-х они вместе отсидели несколько месяцев в тюрьме за запрещенную политическую деятельность. В то же время мой отец познакомился в украинском клубе в Бериссо с Марией — моей будущей мамой. В 1952-м родители поженились, а через год родилась моя старшая сестра — Мирта-Татьяна. Гонения против коммунистов усиливались, и дедушка с отцом решили, что обе семьи должны эмигрировать в Советский Союз, — Борисюк делает небольшую паузу и подливает себе кофе.

Они покинули Аргентину 16 июня 1955 года. Корабль вышел из порта Буэнос-Айреса на несколько часов раньше запланированного. В стране в тот день произошел государственный переворот, и, чтобы свергнуть президента Хуана Доминго Перона, военные подняли в воздух авиацию, которая начала бомбить столицу. В Советский Союз Борисюки въехали через город Чоп.

— Там у них тут же отобрали все документы и вручили советские. Только моей беременной матери удалось спрятать свой аргентинский паспорт. Я родилась 18 августа 1955 года на станции Маневичи.

Дедушке дали прописку в Киеве и взяли технологом на мясокомбинат, в отдел спецпродуктов для партийных работников. Жили в коммуналке, потом переселились в квартиру. Дедушка очень быстро разочаровался в Советском Союзе: ни равенства, ни электрификации, ни белого хлеба. В его родном селе продолжали пользоваться керосиновыми лампами, носить воду из колодца и собирать норму черники и грибов, как при крепостном праве. Бабушка была в шоке, она никогда не простила мужу этого переезда.

Дедушка очень быстро разочаровался в Советском Союзе: ни равенства, ни электрификации, ни белого хлеба.

Мои родители уехали в Одессу, где им дали комнату. Оба устроились на работу в ресторан: отец — поваром, мать — официанткой. Вели богемную жизнь, в которой не было места нам с сестрой, и бредили идеей возвращения в Аргентину. Моя мать даже не говорила на украинском — только на испанском. В комнате на Дерибасовской постоянно собирались компании. У матери были любовники, отец устраивал скандалы, бил посуду и уходил к другим женщинам. В 11 месяцев от постоянного недоедания я заболела рахитом и попала в больницу. Бабушка увезла в Киев сначала меня, а потом и сестру. В Одессе с тех пор мы бывали только эпизодически.

В 1963 году матери и моей сестре как гражданам Аргентины по рождению позволили выехать из СССР и вернуться на родину. По плану мать должна была доехать до Буэнос-Айреса и добиться того, чтобы мы все смогли последовать за ними. Но она не выполнила обещания. Мать сошлась с начальником портовой таможни Буэнос-Айреса, а десятилетнюю Мирту-Татьяну отдала на воспитание своему отцу. Сестра жила у него, потом у других родственников, бросила школу, одно время работала прислугой. Обо всем этом мы узнали позже, когда нашли ее. А пока в Киеве мы ждали вызова, который так и не пришел, — голос адвоката становится глуше. Борисюк крутит в руках свою детскую черно-белую фотографию и говорит о матери как о литературном персонаже, которого она так и не смогла понять.

— С детства мне рассказывали об Аргентине как о лучшей стране в мире. Дедушку с бабушкой мучила ностальгия, они очень скучали по Бериссо. Испанский я понимала, но не говорила. После отъезда матери отец перебрался к нам в Киев и часто приглашал домой друзей-кубинцев. Мы жили двойной жизнью, где днем дедушка был примерным работником Киевского мясокомбината, а ночью — антиcоветчиком, который слушал радио «Свобода» и «Голос Америки», мечтая уехать. Отец работал в издательстве «Мистецтво» — переводил на украинский сказки испаноязычных стран и наоборот.

В 1974 году, когда я уже была студенткой филфака и работала младшим редактором в издательстве «Высшая школа», пришла долгожданная новость: в Аргентине объявили амнистию для всех, кто был в черных списках за запрещенную политическую деятельность — как мои дедушка и отец. Им разрешили вернуться в страну.

Когда я пришла к начальству просить характеристику для ОВИРа на переезд за границу на постоянное место жительства, мне тут же предложили уволиться, а когда я запротестовала, понизили до машинистки. Из комсомола исключили. Дедушку отправили на пенсию — мне пришлось уйти из университета и брать на дом кучу работы, чтобы нам хватало хотя бы на еду. До отъезда в Аргентину в марте 1975 года мы едва сводили концы с концами.

В Буэнос-Айрес мы с бабушкой и дедушкой прилетели с тремястами долларами в кармане.

В Буэнос-Айрес мы с бабушкой и дедушкой прилетели с тремястами долларами в кармане. Отец в последний момент решил остаться в Киеве — его вторая жена, прошедшая войну майор КГБ, отказалась уезжать из Союза.

В Буэнос-Айресе все было по-другому: осень в марте, бульвары с пальмами, кварталы с частными домиками. Украинская диаспора нам очень помогла — бесплатно перевели документы, решили вопрос с жильем. Через две недели меня взяли работать в мастерскую по изготовлению амперметров и вольтметров, а чуть позже пригласили в только что созданную фирму, которая занималась поставкой советского оборудования для гидроэлектростанций. Бабушка с дедушкой были рады вернуться в Аргентину, они воспрянули духом и переживали вторую молодость.

В 1988 году я полетела на выставку аргентинской промышленности в Москве. Помню, как на посадке у меня началась паника. Зачем я согласилась ехать? А вдруг меня не выпустят обратно? Советскую границу я прошла на негнущихся ногах и даже изобразила, что не понимаю по-русски и нуждаюсь в переводчике.

Через три года СССР перестал существовать. С тех пор я много раз прилетала в Украину. Страшно уже не было, — заканчивает Лилиана наш трехчасовой разговор. Стол засыпан фотографиями. Кофейник пуст. За окном ночь.

Все фото из личного архива Лилианы Борисюк, если не указано иное.