Делай лаз: Репортаж из самой длинной пещеры на континенте

Над нами — двадцать метров породы. В тесном проходе темно и не разогнуться — мы стоим на коленях. Три копача впереди меня загружают в ведра куски глины, похожие на ломти халвы размером с волейбольный мяч. Я передаю груз по цепочке дальше, взамен получая два пустых ведра, которые тут же заполняются породой. И так продолжается три часа.

Пещера Оптимистическая — самая длинная гипсовая пещера на планете: 267 километров. Пять дней мы только тем и занимаемся, что делаем огромную пещеру еще больше. И такой работы здесь хватит на несколько поколений.

Оптимисты

Миллионы лет назад Медоборские горы были рифом в Сарматском море, растянувшимся от Восточной Европы до Средней Азии. Море высохло, риф разложился на известняк и гипс. Теперь он возвышается чередой ровных холмов над полями Галичины. В Медоборских горах полно пещер, только на территории Тернопольской области больше десяти.

Все началось с того, что 8 мая 1966 года боксер и основатель львовского спелеологического клуба «Циклоп» Мирон Савчин раскопал щель в лесу возле села Королевка. Он прополз по ней сто метров и попал в широкий проход в толще породы. Так была открыта Оптимистическая — пещера, вписавшая Королевку в Книгу рекордов Гиннесса.

Савчин оценил масштабы открытия не сразу, поначалу решив, что длина пещеры не более двух километров. Он ошибся. В течение первого года было открыто еще три километра ходов. Спелеологов, продолживших раскопки, скептики снисходительно называли оптимистами. Отсюда и название — вскоре Оптимистической стали присваивать титулы один за другим: самая длинная гипсовая пещера УССР, СССР, Европы. Сегодня ее длина — 267 километров. Это самая длинная пещера континента. Что и приводит сюда туристов.

Развлечение не для всех

Моим проводником стал Витя Лягушкин — подводный и подземный фотограф. У Лягушкина взрыв кучерявых волос на голове, очки, как у Леннона, и привычка отзываться словом «ква». Витя снимает Оптимистическую почти год. Он спускался в пещеру шесть раз и успел стать своим среди спелеологов.

Я встретился с Лягушкиным за несколько недель до экспедиции, чтобы пройти инструктаж. Мне предстояло провести под землей пять дней без солнечного света, мобильной связи и душа. В школе я занимался туризмом, поэтому полевые условия меня не пугали. Но из-за того, что под землей я никогда не был, от экспедиции я ждал туристической романтики и спокойствия.

Витя предупредил, что в пещере без солнечного света у меня могут случиться панические атаки и внезапные выбросы адреналина. А еще вода в подземных озерах невкусная, и от нее, скорее всего, будет диарея.

В пещере без солнечного света у спелеолога могут случиться панические атаки и внезапные выбросы адреналина, а от местной воды начнется диарея.

— Когда я первый раз спустился в Оптимистическую, не спал несколько дней, — говорит он, — иногда казалось, что выключился и даже вижу сон. Но утром понял, что это были галлюцинации. Я не спал ни минуты.

Заметив мое напряжение, Витя добавил: «Но атмосфера в пещере — волшебная».

Сердце «Циклопа»

Мы приезжаем в Королевку поздним вечером. Ворота спелеологического клуба «Циклоп» самые заметные на улице — украшены массивной летучей мышью. От них до входа в пещеру полчаса пешком через свалку и лес. Геолог и президент «Циклопа» Наталья Юдина (Ната) встречает нас на кухне. Вице-президент клуба Богдан Маркович (Бодя) только вернулся из пещеры. Ужинает. Над столом гирлянда из касок, налобных фонарей и перчаток. На столе запеченная картошка и пиво.

Ната протягивает мне журналы экспедиций за пятьдесят лет. В толстых тетрадях имена всех, кто спускался в Оптимистическую. Ната говорит, что раньше в самую длинную пещеру на континенте приезжали спелеологи со всего Союза. Теперь международные экспедиции редкость — не все могут позволить себе поездку за границу. Когда-то Ната спускалась под землю каждый день, сегодня больше занимается административными делами — отвечает на телефонные звонки, встречает туристов, выдает им снаряжение.

Мне показалось, что спелеологические клубы подобны монашеским орденам: у каждого свои святые (основатели), монастырь (база) и храм (пещера). В клубе строгая вертикаль власти. Руководители дают разрешение на экспедицию и могут исключить из своих рядов тех, кто ослушался. За безопасность в пещере тоже отвечают они: никто, кроме спелеологов, не знает, как устроена пещера. Члены клуба исследуют новые районы, водят под землю туристов. В спелеологии есть негласное правило: пещера принадлежит клубу, который ее открыл. Оптимистическая принадлежит «Циклопу».

Жесткий спуск

Утро. Бодя выдает мне комбинезон и белую каску. Спускаться в пещеру нужно только с защитой на голове. Но Бодя говорит, что настоящие циклоповцы каску в пещере не носят. Боде немного за сорок. Волосы в хвост, громкий, хохмит. Мне не хочется казаться туристом, от каски я отказываюсь. Мы идем «закидываться» — так спелеологи называют спуск под землю.

Закройте глаза и представьте вход в самую длинную пещеру на континенте. Ничего общего со входом в Оптимистическую, который выглядит как погреб: закрытая на ключ железная дверь, а за ней — деревянная лестница, ведущая в темноту.

Здесь сыро. Чтобы не поскользнуться на мокрой глине, я держусь руками за стены. Таща за собой рюкзаки, мы ползем на четвереньках, затем протискиваемся в щель, через которую с трудом пролезет даже пятилетний ребенок. Идущие впереди подгоняют, но я не могу идти быстро. Я бьюсь головой о каждый торчащий из стены камень. От боли я ругаюсь матом.

Я бьюсь головой о каждый торчащий из стены камень и от боли ругаюсь матом.

Оптимистическая — пещера горизонтальная. Для ее прохождения спелеологам не нужны особые навыки и специальное снаряжение — достаточно непромокаемого комбинезона и налобного фонаря. Лишенные отвесных и наклонных ходов, горизонтальные пещеры считаются безопасными, но есть те, кто с этим не согласится.

Во время прошлой экспедиции Витя застрял в проходе шириной сорок сантиметров. Разволновавшись, он стал дышать так глубоко, что повредил ребра и спину. Операция по вызволению фотографа заняла около часа, большая часть времени ушла на то, чтобы успокоить застрявшего. Теперь Витя спит только на спине и громко кашляет, морщась от боли.

До подземного лагеря «Собачья жизнь» мы добираемся за два часа. Витя показывает мое спальное место. Это глиняный уступ размером два с половиной на два метра, покрытый куском целлофана, над ним — свисающая с потолка гипсовая глыба. Перед тем как постелить каремат и спальный мешок, я счистил с него крохи гипса и помет летучих мышей. Засыпая, я ждал, когда у меня начнутся галлюцинации. Но реальность не покидала: сырость, тьма, кашель Вити.

Почти санаторий

Подземные базовые лагеря — спелеологический лайфхак, придуманный Мироном Савчиным в конце 60-х. Оптимистическая разрасталась, дорога с поверхности к дальним периметрам и обратно занимала больше десяти часов. Савчин оборудовал в одной из галерей подземный лагерь, в котором спелеологи могли бы неделями жить безвылазно. Сегодня в Оптимистической шестнадцать базовых лагерей. Почти во всех есть телефонный кабель, в некоторых — посуда, вода и даже душ.

Лагерь «Собачья жизнь» занимает четыре зала общим размером с футбольное поле. Здесь можно выпрямиться во весь рост. Удобства минимальные: вымощенный из глины стол, сделанный из канистры умывальник, тропинки для прогулки, курилка, а туалет — вырытая в одном из ходов метровая яма. Возле глиняных лежанок горят свечи, за столом завтракают кашей спелеологи.

В лагере «Собачья жизнь» находится около тридцати человек: десяток спелеологов из Киева, одна детская группа из Борисполя, одна из Полтавы.

Бодя напоминает мне правила пользования лагерем. Разлитую на пол воду нужно засыпать глиной — чтобы никто не поскользнулся. После сна спальник нужно спрятать в целлофановый пакет — чтобы не отсырел. Упавшую на пол еду сразу поднять — чтобы она через пару часов не покрылась плесенью. Поддерживать чистоту удается не всегда, так что к запаху плесени приходится привыкать.

В лагере есть вымощенный из глины стол, сделанный из канистры умывальник, тропинки для прогулки, курилка, а туалет — вырытая метровая яма.

Тома и ее дочка Оля украшают огромный валун новогодним дождиком и гирляндой. Тома — худощавая женщина за шестьдесят, в очках в толстой оправе. Я бы скорее принял ее за учительницу на пенсии, чем за спелеолога, которая сорок лет ползает по пещерам и таскает ведра с глиной. Тома увлеклась туризмом на первых курсах КПИ, спускалась в горизонтальные пещеры Крыма и Кавказа. В одной из экспедиций познакомилась со своим будущим мужем. Говорит, что в молодости спускалась в пещеру несколько раз в год, теперь намного реже и без мужа — он присматривает за пожилыми родителями.

— Как вам здесь спится? — спрашиваю ее.
— Как в санатории, — отвечает Тома.

После короткого разговора Тома снова принимается украшать валун. Получается мило: гипсовая глыба, увитая украшениями, похожа на окаменевшую новогоднюю елку.

Все в забой!

В Оптимистическую ходят разведывательные, картографические и копательные экспедиции. В первых двух участвуют только опытные спелеологи. В подземном лабиринте легко заблудиться: Витя вспоминает случай, который произошел одиннадцать лет назад в пещере Озерной, расположенной недалеко от Оптимы. Тогда под землей пропал двадцатидевятилетний спелеолог из Тернополя Андрей Томкив. Дожидаясь группу, которая ушла исследовать залы, Томкив от скуки решил прогуляться в одиночестве — и не нашел обратной дороги. Спасательная операция продолжалась трое суток. Томкива нашли в полубреду, изнывающим от жажды. Двигаться в направлении выхода парень смог с помощью самодельного компаса: он слепил из глины чашу, помочился в нее, сверху положил бумажку, а на бумажку — намагниченную стрелку (распрямленную, натертую о шерстяной носок пружину от зажигалки). Позже Томкив говорил журналистам, что не испугался. Но знавшие его спелеологи рассказывали, что тот был вне себя от страха и после происшествия так и не оправился.

Я точно не смогу смастерить компас из собственной мочи, оказавшись в кишечнике пещеры один на один с гаснущим фонарем. Не прошусь в разведчики — соглашаюсь быть копателем. Работа в забое — главное развлечение в Оптимистической.

Мы раскапываем трассу в район «Маєток» — южную часть пещеры. Цепочка из двадцати человек растянулась по проходу на двадцать метров. Два человека копают, остальные передают друг другу ведра, наполненные породой. Наша скорость — сто ведер глины в час. От такого темпа у меня немеют руки и сбивается дыхание, я ловлю воздух ртом, как рыба.

Ползущая рядом Юля, смеясь, подхватывает у меня ведро.

— Когда-то в юности я ходила в забой с настоящими спелеологами. Ведра были такими тяжелыми, что две мои знакомые потеряли сознание от усталости. А сейчас мы работаем в детском режиме, — подбадривает она.

Мы копаем со скоростью сто ведер глины в час. От такого темпа у меня немеют руки и сбивается дыхание.

Юля — руководительница детской группы. На этот раз она привела в пещеру семерых школьников, младшему из них восемь. Юля быстро высыпает глину в тупиковый проход и утрамбовывает ее ногами. Ее волосы заплетены в толстые дреды — прическу она сделала перед походом в пещеру. Теперь подумывает их срезать: дреды цепляются за кристаллы гипса и мешают передвигаться по пещере.

Работа в забое длится четыре часа, хотя нам обещали, что справимся за два. Мы успеваем углубить и расширить отрезок трассы всего в полтора метра.

Вернувшись в лагерь, я снимаю мокрый комбинезон и переодеваюсь в чистое. Шансов, что он высохнет до утра, нет: в пещере +10 градусов и влажно, как в тропиках. Свет идет только от газовых горелок, свечей и зажигалок. Единственный способ высушить одежду — не снимать ее.

Я ужинаю в мокром комбинезоне. После засыпаю. Снов в пещере не вижу.

Работа с глиной

Странно, но в природе гипс не белый, а желтый. Здесь он всюду: свисает над головой кристаллами и блестящей россыпью валяется под ногами. Глины еще больше, она повсюду.

Эйриш включает музыку на телефоне, и пещера наполняется звуками немецкого индастриала. Перекрикивая гитарные рифы, она говорит, что доктор запретил ей поднимать тяжести и нагибаться, поэтому копать придется мне. Эйриш — крупная говорливая девушка из Киева и мой компаньон по рытью «объекта номер один»: туалета. Старый туалет пришел в негодность, поэтому мы с Эйриш должны вырыть ровную прямоугольную яму глубиной в человеческий рост. Ради этого нас освободили от работы в забое.

Я наполняю ведро мокрой глиной, пока Эйриш стоит надо мной, попивая пиво из литровой баклажки. Чтобы вогнать лопату в породу, я наступаю на нее двумя ногами. Работа движется медленно, и уже через десять минут я жалею, что не пошел работать в забой.

Эйриш жалуется, что большинство ее старых друзей, с которыми она ходила в Оптимистическую, обзавелись семьями и забросили спелеологию. Теперь они отдыхают в Турции или Буковеле.

— Это и понятно, спелеология — специфический вид отдыха, — говорит она, налегая на пиво, — не каждому понравится месить глину.
— А почему ты не ездишь в Буковель? — спрашиваю я с одышкой.
— Наверху люди прячут свою настоящую сущность. В пещере ты сразу понимаешь, кто есть кто. Да и как можно не любить Оптимистическую? Посмотри, какая здесь красивая глина!

«Как можно не любить Оптимистическую? Посмотри, какая здесь красивая глина!»

Через четыре часа мы вырыли яму глубиной в два метра, установив на ее край два продолговатых валуна. Конструкция больше напоминает вышку для прыжков в воду, чем туалет. Эйриш говорит, что мы хорошо потрудились и можем поужинать. Я пытаюсь вылезти из ямы, но не могу разогнуться.

Азарт первооткрывателей

После того как в XIX веке Беллинсгаузен и Лазарев открыли последний неизвестный человечеству континент — Антарктиду, с каждым годом белых пятен на карте становилось все меньше. Современные исследователи еще находят в Атлантическом океане необитаемые острова, но всем понятно: открывать на суше больше нечего.

Сегодня все географические открытия совершаются под водой или подо льдами. Семь лет назад ученые Бристольского университета нашли под ледовым щитом Гренландии каньон глубиной почти в километр и длиной по меньшей мере 750 километров. Искали тринадцать лет, сканируя километровый лед радарами NASA с вертолетов.

Гренландский каньон оказался вдвое длиннее Гранд-Каньона в Северной Америке, а Джонатан Бамбер, профессор Бристольского университета, руководивший исследованием, вписал свое имя в историю. Но что делать первооткрывателям, у которых нет возможности исследовать планету на вертолете? Витя считает, что они должны спускаться под землю.

Четыре года назад Илья открыл десять галерей, хотя первооткрывателем быть не собирался. Пять лет подряд он спускался в Оптимистическую, чтобы копать, но потом ему повезло.

— Когда открываешь новую галерею, это чистый кайф: адреналин бьет в голову, ты не чувствуешь усталости и готов бегать по пещере сутками. Глина в таких галереях нетронутая, мягкая, как первый снег. Самое приятное — понимать, что ты первый человек, который вошел туда, — сверкает глазами Илья.

Он считает, что у каждого, кто попадает в пещеру, пусть даже случайно, есть своя миссия. Его миссией оказалось первооткрывательство. Обнаруженные галереи Илья называл словами, которые первыми приходили в голову: Крещатик, Донбасс, Аквапарк. Одну из них назвал в честь погибшего друга — Кощеева. Я спрашиваю Илью, за что он так любит Оптимистическую.

— Здесь спокойно. И в отличие от других пещер не страшно.

Илья открыл десять галерей, хотя первооткрывателем быть не собирался. Пять лет подряд он спускался в Оптимистическую, чтобы копать.

Догнать и обогонать

В рейтинге самых длинных пещер мира Оптимистическая — первая среди гипсовых и шестая среди всех. Чтобы догнать пещеру, расположенную на пятом месте, Оптиму нужно раскопать еще на 500 метров. Учитывая ее потенциал, это не проблема. Но у членов клуба «Циклоп» есть и более амбициозная цель: они хотят сделать пещеру в Королевке лидером абсолютного зачета. Для этого им нужно раскопать ее до размеров, превосходящих американскую 700-километровую Мамонтову пещеру.

Мамонтова пещера была открыта в XVIII веке. Исследовать ее начали в 1940-х. Долгое время в ней добывали полезные ископаемые, затем пытались сделать в пещере санаторий для больных туберкулезом. Мамонтову пещеру ежегодно посещают больше полумиллиона туристов. Американцы чтят достопримечательность: 80 лет назад вокруг пещеры создали национальный парк, а в 90-х в честь нее назвали астероид.

Бодя не любит американцев. Во-первых, потому, что они поработили коренные народы континента. Во-вторых, потому, что «водят за нос» весь спелеологический мир. Мамонтова — это несколько пещер, объясняет он. Американцы объединили их техникой и взрывчаткой. Бодя верит, что еще успеет открыть несколько залов и, может быть, даже застанет время, когда его Оптима станет первой.

Как дома

Мы поднимались на поверхность группами — сначала спелеологи из Полтавы, затем из Борисполя. Я остаюсь с последней группой, которой поручили законсервировать лагерь: закопать остатки еды, выровнять покосившиеся лежанки и присыпать их глиной. Спустя час о присутствии людей напоминали только валяющиеся по углам ведра и лопаты.

К моему удивлению, мне разрешили вести группу. Сначала я робею, но спустя минуту прыгаю с валуна на валун, как Голлум. Нужные повороты я нахожу по счесанным кристаллам гипса на стенах пещеры. Тоннели, ведущие в тупик, идентифицирую по меткам — небольшим горкам камней, сложенным перематывальщиками во время прошлых экспедиций. Я ни разу не сбиваюсь с дороги, маршрут мы проходим за полчаса.

Мы выбираемся на поверхность на шестые сутки, ночью. От свежего воздуха и забытых запахов у меня кружится голова. Несколько минут я хожу по опушке леса, разминая шею, плечи, руки.

Витя говорит, что следующая экспедиция отправится в Оптимистическую через месяц, чтобы исследовать периметр северной части пещеры. Туда пойдут только опытные спелеологи. Витя приглашает меня вместе с ними. Кто знает, говорит он, возможно, мне повезет и я открою зал или галерею, которую назову своим именем. Но мысль о географическом открытии меня не греет.

Меня греет мысль о ванне.