Мой дом — моя крепость: Могла ли современная архитектура возникнуть из-за ментальных расстройств

Откуда взялась современная архитектура? Как случилось, что строения с богатым декором, лепниной, орнаментом так быстро сменились совсем другими зданиями: с ровными линиями и практически без украшений? Почему в начале ХХ века внешний вид и «настроение» архитектурных форм так резко стало отличаться? Историки утверждают, что модернизм был идеалистическим порывом, возникшим вследствие физических, моральных и душевных потрясений Первой мировой войны. Но даже с учетом других сопутствующих факторов подобное объяснение не кажется полным.

Ле Корбюзье и аутизм

В новых исследованиях нейробиологи предлагают обратить внимание еще на один фактор: не исключено, что архитектура модернизма так сильно отличалась от архитектуры прошлых эпох потому, что ее важнейшие представители в буквальном смысле не видели мир «обычным» образом. Не могли. Это случилось либо вследствие военной травмы, либо, как у Ле Корбюзье, из-за врожденных нарушений работы мозга. Рекомендации архитекторов о том, как сделать дизайн «хорошим», отражали их талант и амбиции, а предлагаемые ими средства — специфику работы их мозга.

В последние годы некоторые авторы, в том числе медики, говорят об отце модернизма Ле Корбюзье (1887—1965), швейцарско-французском архитекторе, как о человеке с аутизмом. Писатели, такие как критик и психиатр Энтони Дэниелс и биограф Николас Фокс Вебер, пришли к выводу, что архитектор отвечает диагностическим критериям расстройства аутического спектра (РАС). Изучив биографию Ле Корбюзье, они отмечают у него проблемы в социальной коммуникации, повторяющееся поведение (навязчивые привычки), повышенную фиксацию (включая его увлеченность бетоном), а также полное отсутствие интереса к другим людям.

При всей своей гениальности Ле Корбюзье оставался абсолютно глух к некоторым аспектам человеческого существования.

«При всей своей гениальности Ле Корбюзье оставался абсолютно глух к некоторым аспектам человеческого существования, — пишет Вебер в книге „Ле Корбюзье: жизнь“, вышедшей в издательстве Knopf в 2008 году. — Его страстная вера в то, что именно он видит мир правильно, затмевала для него все. Он вообще не видел, насколько людям важно сохранить то, что они более всего любили в повседневной жизни, — включая традиционные жилища».

Отслеживание движений глаз людей с аутизмом — своеобразный ключ к пониманию того, почему Ле Корбюзье не видел чужой точки зрения: возможно, он в прямом смысле этого слова не мог нормально обрабатывать зрительные раздражители. Люди с расстройствами аутического спектра зачастую имеют проблему не только с социальным взаимодействием, но и с визуальной перегрузкой, которую называют гипервозбуждением, или излишней активацией центральной нервной системы.

В век биологии, как окрестили XXI столетие, появились новые объяснения, почему люди с РАС стремятся убрать из поля зрения как можно больше предметов, «упростить» то, на что смотрят: у них в мозгу образуется слишком много нервных связей (это называется гиперпластичностью). Из-за такой перегрузки сложно контролировать эмоции, а порой даже просто оставаться в стабильном состоянии на протяжении дня. Вполне возможно, что это объясняет, почему Ле Корбюзье ненавидел суету парижских тротуаров, забитых людьми. «Мы должны убить улицу!» — вырывается у него в книге «Навстречу новой архитектуре» (1931). В его представлении город будущего состоит из находящихся на расстоянии друг от друга башен, между которыми расположены шоссе, а людей на виду нет вовсе. С точки зрения восприятия человека с аутизмом, это выхолощенное, лишенное деталей зрелище просто легче воспринимать. Если учитывать характеристики такого расстройства, подобный взгляд становится практически предсказуемым.

Вальтер Гропиус, Людвиг Мис ван дер Роэ и ПТСР

На других основателей современной архитектуры большое влияние оказала Первая мировая — по разным причинам. Как Вальтер Гропиус (1883—1969), который в 30-х годах создал и вел курс по современной архитектуре в Гарвардской высшей школе дизайна, так и Людвиг Мис ван дер Роэ (1886—1969), сделавший то же самое в Иллинойском технологическом институте, по всей видимости, страдали посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Вызвано оно было длительной воинской службой в рядах немецкой армии, потери которой за четыре года войны составили два миллиона человек.

Сегодня специалисты в области травм знают: «тело ведет счет» — эти слова любит повторять доктор Бессель ван дер Колк, основатель Центра травм в Бруклине (Массачусетс) и всемирно известный специалист по ПТСР. (В 2014 году он выпустил под таким названием бестселлер по версии New York Times.) Длительный опыт пребывания на грани гибели, а также угроза смерти не только реальная, но и неоднократная меняют мозг, буквально заставляя его съеживаться, как свидетельствует исследование снимков функциональной магнитно-резонансной томографии. Те, у кого было это расстройство, теряют возможность адекватно, или «нейротипически», интерпретировать раздражители окружающей среды, и, как и в случае аутизма, у них может значительно снижаться эмпатия и возможность понимать окружающих. При общении человек с ПТСР старается избегать контакта глаза в глаза, которого, напротив, постоянно ищут ментально здоровые люди, чтобы наладить коммуникацию и на эмоциональном уровне.

Военный опыт Гропиуса был очень тяжелым: мало того что он был ранен на Западном фронте, так ему еще пришлось пережить воздушный бой, во время которого застрелили пилота. Поэтому когда архитектор построил себе дом на окраине Бостона (в Линкольне, Массачусетс) два десятилетия спустя, в 1938 году, в трех тысячах миль от того места, где видел войну, то выбрал уединенную территорию на холме, вдали от дороги. Фасад дома, да и все здание напоминают не то военный дот, не то бетонную засидку на уток — с плоской крышей и окнами-бойницами, из которых удобно стрелять.

Здание напоминало не то военный дот, не то бетонную засидку на уток — с плоской крышей и окнами-бойницами.

Окно кабинета архитектора было расположено так, что подоконник находился на высоте 4 футов (1,2 метра) от пола, а потому никому не удалось бы увидеть хозяина снаружи, а сам он мог выглянуть в окно лишь стоя (что весьма похоже на окопы Первой мировой). Не исключено, что в сознании ветерана прошлое так до конца жизни и переплеталось с настоящим и он бесконечно искал способ почувствовать себя в безопасности. Фронтовые события отпечатались на его подкорке, направляя в том числе фантазию архитектора в дизайне.

Опять же, если допустить наличие этого расстройства, то становится понятным указание Гропиуса студентам «начинать с нуля», развиваясь в дизайне, и абсолютное пренебрежение к предыдущим достижениям архитектуры, которые он считал неважными. Ведь избегание прошлого, а иногда даже его отрицание является признаком ПТСР. «Он не мог уснуть ночами», — рассказывает экскурсовод, проводя туры по дому Гропиуса в Линкольне, который сейчас принадлежит некоммерческой организации. Бессонница — также весьма частый симптом ПТСР.

Хотя новобранцу Мису ван дер Роэ и не пришлось участвовать в военных действиях, он принадлежал к тому поколению немецкой молодежи, которое было полностью подавлено и морально опустошено войной. В течение сорока восьми месяцев 13% немецких мужчин, рожденных в период с 1880 по 1899 год, погибли, миллионы получили ранения. Как утверждает Диагностическое и статистическое руководство по ментальным расстройствам (5-я редакция), ПТСР может возникать и у людей, ставших свидетелями смерти друзей, коллег, ровесников. Вообще, это заболевание способно развиться намного легче, чем считали ранее. Оно было включено в упомянутое руководство лишь после 1980 года, более чем через десять лет после смерти основателей современной архитектуры, но эксперты, в том числе ван дер Колк, сегодня говорят, по сути, о «скрытой эпидемии».

Как новые знания про мозг помогают архитектуре

Почему вообще имеет значение, что у людей, подаривших нам современную архитектуру, могли быть ментальные расстройства? Прежде всего данная информация меняет наше представление о том, почему эта архитектура оказалась именно такой. Мы теперь лучше понимаем, по крайней мере отчасти, почему новая архитектура настолько сильно отличается от старой: люди с проблемами в сфере коммуникации, с атипичной «зацикленностью» и эмоциональной нестабильностью предложили свой подход, который поддержал израненный мир, стремившийся скорее похоронить свое прошлое.

Ученые-когнитивисты любят повторять: «навязчивые идеи — движущая сила исследований». Так, именно работа нашего мозга определяет, как мы смотрим на рекламу или архитектурные сооружения. Более того: на что мы смотрим неосознанно (и фиксируемся на этом), на то же мы преимущественно обратим внимание и на сознательном уровне. А биометрика показывает, что люди с аутизмом или ПТСР не воспринимают мир так, как привыкли делать это люди без таких расстройств. И скорее всего, архитекторы, страдающие этими расстройствами, при всем желании не смогли бы создать такие «дома будущего», которые удовлетворяли бы все потребности людей и в которых они чувствовали бы себя комфортно.

Ученые-когнитивисты любят повторять: «навязчивые идеи — движущая сила исследований».

Можно предположить, что отстраненность и отчуждение, которые зачастую чувствуются возле построенных в этом стиле домов или в урбанистических пространствах, в какой-то мере отражают то, что испытывает человек с РАС или ПТСР по отношению ко всему миру. Получается, что специалисты с коммуникативными проблемами не способны создать архитектуру, которая будет способствовать общению между людьми.

Однако у нейробиологов есть и хорошая новость: все вышеизложенное может помочь проложить тропинку к новейшей архитектуре — архитектуре XXI века. Это новое направление выкристаллизовывается из понимания, что наш мозг — это артефакт, сформировавшийся в течение 3,6 миллиарда лет эволюции, и из принятия, например, того, что наше осознанное поведение определяется подсознанием. Если мы признаем, что человеческое восприятие относительно, как и должно быть у социального вида, то постепенно сумеем нащупать очертания новых архитектурных форм, которые будут способствовать здоровью и социальному благополучию людей.

Материал является переводом статьи The Mental Disorders that Gave Us Modern Architecture и публикуется на Bird in Flight с разрешения автора Ann Sussman.