Вопросы Баухауса: Что, если не здание?

У представления о доме как конечном итоге любого творчества есть две грани. С одной стороны, оно отрицает самостоятельную ценность неприкладных искусств, стремится повернуть вспять революцию, случившуюся, когда картину написали на отдельной доске, тем самым отделив от стены и пустив в свободное путешествие.

С другой стороны, оно же определяет здание конечным продуктом, вещью в себе. Именно здание должно было вместить утопический мир будущего. Это было еще одним великим пророчеством Баухауса, хотя его исполнение едва ли можно назвать большой удачей.

Градостроительство как дисциплина в школе, разумеется, существовало, но сакральным смыслом наделялось именно здание, как в Средневековье — собор. От собора, однако, его отличало утилитарное отношение к назначению постройки. Оно же должно было диктовать и внешний вид зданий — отсюда максима «форма следует функции», впервые произнесенная автором ранних американских небоскребов Луисом Салливаном. В устах разных архитекторов она могла иметь разный смысл, но всегда подразумевала чуть ли не обожествление производительности.

Именно здание должно было вместить утопический мир будущего.

В этой максиме открытые городские пространства неизбежно проигрывали помещениям. Формально между домами все еще были улицы и площади, но фактически они, даже если использовались для какой-то определенной задачи вроде движения транспорта или детских игр, стали апофеозом зародившегося в эпоху Возрождения представления о пространстве как таковом. В интерьерах модернистский город был торжеством функциональности, снаружи — торжеством пустоты.

Отсюда и произошла главная урбанистическая драма индустриальной эпохи: город в привычном до той поры смысле перестал существовать. Новая архитектура целесообразности не видела смысла ни в тесных азиатских улицах, ни в оживленных итальянских пьяцца, ни в столичных парадных проспектах.

Проблеме города так или иначе были посвящены главные теоретические труды 1960-х и 1970-х годов. Первым делом архитекторы указали на роль фасадов как декорации, создающей образ места. «Архитектура случается тогда, когда сталкиваются внутренние и внешние силы. <…> Архитектура как стена между внешним и внутренним становится пространственной фиксацией этой драмы и ее разрешения. Признавая разность между внешним и внутренним, архитектура вновь открывает двери для урбанистической точки зрения», — написал Роберт Вентури в легендарной книге «Сложности и противоречия в архитектуре».

Мало было признать важность стены. В фокус внимания закономерно попало и то, что находится за ее пределами. Книга «Жизнь между зданиями» Яна Гейла — сейчас знаменитого, а полвека назад не такого уж известного градостроителя — вышла в 1970-е годы на датском и в простых правилах рассказывала, как нужно проектировать улицы, площади и дворы, чтобы люди проводили на них больше времени.

В целом за 20 лет написано было столько и так убедительно, что тема должна была быть исчерпана, а города — вернуться к привычному состоянию. Но этого не произошло до сих пор — если не считать удачей отдельные районы в самых благополучных городах мира.

Характерно, что почти все мыслители 1960-х и 1970-х, независимо от бэкграунда и мировоззрения, обращались к прошлому опыту, рационализировали его и пытались адаптировать к реалиям XX века, которые и оказались основным препятствием. Хотя архитекторы когда-то объявили здание потенциальным храмом, а функцию — его божеством, не они одни были причиной нового порядка вещей — и не в их силах его окончательно нарушить.

Мир никогда не переживал такого масштаба урбанизации, как сейчас, и уверенность, будто ею можно управлять методами столетней давности или еще более старыми, — наивна.

В Баухаусе мечтали, что дом-утопия появится в коммунистическом мире, где каждый будет довольствоваться скудным минимумом. Реальный современный дом существует в условиях пусть не всегда свободного, но рынка. Чем больше квадратных метров вмещает здание, тем больше принесет денег; метров тем больше, чем больше функций-услуг, которые оно может предложить как можно большему количеству людей. Современное здание — по законам конкуренции — немедленно использует любые предложения на благо себе и против города. Людям не хватает красивых фасадов — и вот уже торговые центры обрастают облицовкой из искусственного камня, простодушно напоминающей ар-деко. Специалисты указывают на важность разнообразия функций — и внутри одного небоскреба мы обнаруживаем универмаг, офисный центр, отель и несколько ресторанов с роскошным видом. Говорят, что нужно больше зелени, — и она тут же может появиться на площадке какого-нибудь двадцатого этажа.

Людям не хватает красивых фасадов — и вот уже торговые центры обрастают облицовкой из искусственного камня, простодушно напоминающей ар-деко.

Триумф здания, который мы наблюдаем, отличается от здания-утопии Баухауса с точки зрения мироустройства. Источником счастья в нем стало практически бесконечное разнообразие возможностей — взамен коммунистическому ограничению необходимым.

Смотреть на драму поглощения города зданиями можно с разных позиций. С гуманистической следовало бы предполагать, что разум способен победить стихийные процессы и управлять ими, то есть фактически с некоторым усилием и спустя время вернуть статус-кво, где здание представляет собой лишь подчиненный элемент городского конструктора. С прагматической точки зрения пришлось бы признать, что здания способны «вмещать города», и адаптировать дома к этому: распределять инфраструктуру по этажам, делать ее как можно более полноценной. То есть фактически пришлось бы приписывать каждому дому те же потребности, которые раньше мы приписывали средних размеров району.

Где-то между двумя крайностями наверняка существует скромное компромиссное решение, но человечество, привыкшее реализовывать только самые невероятные из своих фантазий, едва ли его выберет.