Как это было: 10 воспоминаний о Майдане

С Майданом — удивительная история. Так странно было ощущать, что прямо сейчас в городе происходят волнения. Можно было сесть в метро и поехать на революцию, и невозможно было не снимать. Так я познакомился с миром фотожурналистики. Две следующие фотографии разделяют сутки. Они — абсолютные противоположности, но мне кажется, их лучше смотреть вместе. Обычно жарко днем, а холодно — ночью; здесь было наоборот. На первой — день, лед и невероятный холод, а на второй — ночь и пышущий жар.

2013 год. Киев. Несколько дней после первого кровавого разгона Евромайдана. Демонстранты спят на полу Михайловского собора. Там была абсолютно непередаваемая атмосфера. Негромко молились монахи, постанывали во сне спящие, тихо переговаривались бодрствующие. Я сделал всего несколько снимков — слишком оглушающим был звук затвора. Теперь жалею, нужно было снимать больше.

2014 год. 18 февраля был очень длинный и очень страшный день. Снимал я много, и снятое чудом удалось сохранить. Следующий день тоже был длинным и страшным, перебирать отснятое было некогда. На эту фотографию я наткнулся уже потом, месяца через три после событий на Майдане. Это мой любимый снимок.

Я на 1,5 месяца поехал снимать Майдан, имея нулевой опыт работы в горячих точках. Мне было важно видеть эти события собственными глазами, а не по телевизору через призму российской пропаганды. Совсем не планировал снимать боевые действия, но столкновения случились, и я не мог отвернуться от них. Фото раненного в голову революционера сделано на Майдане в ночь с 19 на 20 февраля. Тогда площадь была полностью охвачена огнем и хаосом. Было страшно. Снимал людей, реагируя на крики. Через минуту после того, как сделал этот кадр, я подошел к его герою. Он улыбнулся мне, и сразу стало как-то спокойнее.

Репродукция рисунка, который я увидел и переснял в штабе активистов Майдана на улице Грушевского. К концу поездки в Киев у меня собралась огромная коллекция, рассказывающая про событие через самобытное творчество неравнодушных людей. Но это моя любимая картинка — на ней вся суть противостояния.

Я провел на киевском Майдане всю зиму. Казалось, это не кончится никогда. Но это кончилось за неполный день 20 февраля, когда я, не успев толком проснуться, выскочил из хостела на растревоженный звуками взрывов и выстрелов Крещатик. Во все стороны бежали люди, куда-то несли раненых, со сцены бодрый голос просил еще людей со щитами на Институтскую. И люди шли. А там, куда они шли, не стихали выстрелы. Хлесткие, непривычные уху выстрелы боевого оружия.

Оказалось, что умирать легко. Очень легко. И они умирали, не успев понять или удивиться. А товарищи несли их обратно на тех же пробитых пулями щитах, которыми они перед смертью прикрывали себя и других.

До сих пор, проходя по Институтской, я вглядываюсь в фотографии самодельного мемориала у гостиницы «Украина» и пытаюсь вспомнить, видел ли я кого-нибудь из этих людей? И не могу никого узнать. Зато я отлично помню, как в кустах напротив Октябрьского дворца лежала вязаная черная шапочка. Такие продаются в любом подземном переходе. В шапочке, как в миске людоеда, лежали человеческие мозги.

Ночь на 30 ноября, неспящий ночной студенческий Майдан, флаг Евросоюза, горячий чай, певица Руслана, танцы, сцена, серый монолит военных, дубинки, удивленный крик «я падаю», разбегающаяся толпа, пол Михайловского собора, на котором лежат впритирку раненые; спящие прямо под иконами мужчины и женщины; медики, оперирующие в трапезном храме, бинты, вата, струи крови, стекающие по лицам, звонящие в колокола монахи, волну­ющееся море народа…

Послушник Михайловского монастыря:
— Когда ребята с разогнанного Майдана добежали до монастыря, ворота были уже закрыты. Открыть их без благословения настоятеля, отца Агапита, мы не имели права. Побежали к нему, разбудили среди ночи. Он дал благословение — и толпа окровавленных людей устремилась в собор. А «Беркут» войти не посмел.
— Вы думаете, не посмел?
— Конечно, не посмел. Они же не вошли. А мы еще в колокола на всю округу звонили.

Я проецирую на Россию — ОМОН, НЕ ПОСМЕВШИЙ куда-то войти? Церковь, укрывшая людей от государственных штурмовиков? Нет, невозможно. Непредставимо.

В то утро мы с друзьями пораньше привезли еду тем, кто оставался жить на Майдане. Мы понимали, что против нас могут применять огнестрельное оружие — уже был убит Сергей Нигоян. Убитые из огнестрела были и при штурме Дома профсоюзов. В ночь с 18 на 19 февраля на Майдане стоящему рядом со мной человеку оторвало руку. Словом, ад тянулся уже несколько дней, и 20 февраля было «еще одним днем».

О том, что рядом идет стрельба, было ясно только из громкоговорителя, который предупреждал, что за территорию баррикад выходить опасно — там работают снайперы.

В лагере жизнь шла своим чередом: готовили еду, решали организационные моменты. Один раз мимо меня пронесли убитого. Но количества жертв на тот момент никто еще не осознавал. И не все на Майдане понимали масштабы того, что происходило на Институтской. Паники не было.

Никто не мог предположить, что все так закончится. Но и 30 ноября никто не предполагал, что мирную демонстрацию разгонят так жестоко. Потом никто не мог предположить, что в мороз людей будут поливать водой из брандспойта или раздевать догола. Каждый раз происходило что-то, во что никто не мог поверить. Это сейчас ясно, что события на Институтской стали пиком. Но 20-го числа не было ощущения эскалации. Понятно было, что мирный исход невозможен.

Когда в 2004 году случилась «Оранжевая революция», я был в шестом классе. Все мои одноклассники разделились на ее сторонников и противников. Мы были жутко политизированы и вели споры. Кто-то ходил в оранжевом, кто-то в синем. Хотя я был совсем ребенком, тот Майдан почему-то был важен для меня. Мне всегда была интересна Украина. Когда начался второй Майдан, у меня не возникло вопроса, ехать или нет.

К тому, что происходило в Киеве, я был совершенно не готов. Мне пришлось покупать на месте противогаз, каску. Когда погибли первые люди, стало страшно. Мне звонили из редакции и говорили, что если я хочу уехать, то это нормально. Но мне всегда хотелось быть очевидцем важных событий. С тех пор я ни в одну командировку в Украину не ездил без бронежилета.

Во время работы над проектом о Майдане я очень часто терял грань между реальностью и вымыслом. Стиралось понятие времени, пространства. Сражения протестующих с милицией напоминали мне батальные сцены прошлых веков. С помощью фотографии я хотел, чтобы люди увидели то, что увидел я, чтобы они пропустили увиденное через себя.

20 февраля 2014 года. Весь месяц дни начинались одинаково. Ранний подъем, кофе, сигарета — чтобы побороть тревогу, и снова на площадь. Анастасия Тейлор-Линд получила задание от немецкого журнала: снять активисток на Майдане. Мы сделали пару портретов и направились искать женщин-медиков. Было слышно, как разрывались гранаты. Чувства сплоченности и надежды действовали как анестезия и не давали страху проснуться.

Мы прятались за колоннами консерватории. Внутри медики вытаскивали парню осколки из ноги. Протестующие передавали друг другу брусчатку, кто-то разливал коктейли Молотова. Группа из нескольких человек делала вылазки за баррикаду, чтобы докинуть коктейли до «Беркута».

По инерции хотелось следовать за всеми. Анастасия сильно сжала мою руку, сказала, что надо подождать. Мы прятались за углом. Слышались выстрелы. Мы двинулись к Институтской. Под ногами тлели разобранные баррикады. Анастасия по телефону пыталась объяснить редактору немецкого журнала, что на Майдане хаос и несут трупы. А в ответ услышала: «Нет, ты что-то перепутала, смерти на Майдане были позавчера. Когда ты пришлешь портреты женщин?».

В феврале 2014 года я снова прилетел в Киев, чтобы изнутри показать антиправительственный протест, который завершился свержением пророссийского президента. Я хотел передать зрителю эмоции, которые подпитывали пожар одной из самых заметных революций в Европе. Это было похоже на открытый огонь, который давно тлел, а сейчас охватил столицу. Состояние бреда во время осады. Я пытался сосредоточиться на той сказочной ауре, которую чувствовал. Майдан Незалежности в феврале 2014-го напоминал одновременно «Игры престолов» и Сталинградскую битву.

Но я не хотел показывать только тяжелые моменты. Поскольку мы уже перенасыщены подобными фотографиями, я решил показать Майдан в моменты затишья и бездействия — чтобы подчеркнуть политический и идеологический вакуум, неопределенность и хаос, с которыми столкнулась страна.